– Да. Лет пятнадцать назад Военное министерство вернуло городу две загородные дачи – Черный Бор и пустошь Пронина. В пустоши и сейчас ни коня, ни воза, а Бор управа усердно межует на дачные участки. Скоро их начнут продавать. Но часть этой местности мы оставили себе и довольно спорыми темпами возводим на ней большой холодильник для нужд интендантского ведомства.
– Ага! – хищно вскричал Продан. – Попались!
– Скорее всего, – согласился капитан. – Стены с крышей уже возведены, идет установка холодильных машин. Работы поручены германской – заметьте – фирме «Ридингер» из Аугсбурга. Работают восемь человек. Вот их список.
Аристарх Павлович вынул из стола бумагу и прочитал:
– Верц, Лехнер, Остертиз, Рендль, Фукс, Шретер и Шустер – рядовые служащие, все они баварцы. Старший над ними – некто Лулих, пруссак и унтер-офицер запаса. Это он так нам назвался. А на самом деле может оказаться и не Лулихом, и не унтером.
– Вы за ними приглядываете? – уточнил сыщик.
– Вполглаза, на всякий случай. До сегодняшнего дня. Сейчас, когда выяснилось, что в холодильнике могут прятать взрывчатку, возьму ребят под круглосуточное наблюдение.
Сферин порылся в столе и извлек еще бумаги:
– Они активизировались. Готовятся к войне. Вот, приехал агент-маршрутник, проверяет готовность сети. Не поверите – цыган!
– Шпион – цыган по национальности?
– Да. Австрийский подданный Франц Циурон, пятидесяти пяти лет, католик. Родом из города Бриска. Предъявил в полиции годовой паспорт, выданный санкт-петербургским градоначальником. Живет тут четвертый день, шляется по городу, очень осторожно проверяет, нет ли за ним слежки…
– А официально какую ваш чавелла назвал цель приезда?
– Покупка экипажа.
– В Австрии кончились экипажи своей работы? – ухмыльнулся Продан.
Лыков заступился за шпиона:
– В Смоленске девять экипажных заведений, есть с очень хорошей репутацией. Вот цыган и ходит, выбирает…
Между тем настало время обеда. И статский советник попросил сводить его в военное собрание. Дом, в котором оно находилось, казался питерцу самым красивым в городе. Его выстроил вблизи Дворянского собрания и украсил плитками владелец кафельного завода Будников. Снаружи здание больше походило на этнографический музей, чем на приют слуг Марса. Алексей Николаевич не мог сам попасть внутрь, для этого требовалась рекомендация хозяев.
Сферин охотно согласился показать штафирке живописные хоромы. Втроем они пообедали в буфете и обсудили дальнейшие совместные действия. В частности, Продан сказал:
– Мы должны быть благодарны Алексею Николаевичу. Дознавая рядовое убийство, он выложил нам на блюдечке всю здешнюю резидентуру. Девятнадцать заявок – это девятнадцать агентов. Твою находку следует немедленно засекретить. Теперь это дело ведем мы, военные.
– Убийство нам, а шпионов вам? – уточнил сыщик.
– Все по уставу! Кто знает о банковских заявках?
– Чины сыскного отделения, включая городовых. Полицмейстер Гепнер с помощником Ругой. Управляющий банками Беланович, губернатор Кобеко. Возможно, и вице-губернатор Фере.
Продан покосился на капитана и приказал:
– Обязать всех подпиской о неразглашении.
– Даже губернатора? – смутился тот.
– А чем он лучше других? Если понадобится, привлечем для убедительности Михаила Васильевича
[49].
Два офицера и штатский отобедали и перешли к кофе с ликерами. Алексей Николаевич спросил, ни к кому конкретно не обращаясь:
– Какими будут наши дальнейшие действия?
– Наши? – насмешливо переспросил подполковник. – Мы с Аристархом Павловичем займемся искоренением агентурной сети. Если даже нынешние агенты разбежались вслед за резидентом, должна остаться запасная сеть. Так полагается и у них, и у нас. А ты лови тринадцативершкового убивца. Зарако-Зараковского вряд ли отыщешь; думаю, он уже подъезжает к Вене.
– Справитесь? Вас всего двое. Могу подбросить своих надзирателей. Полицмейстер Гепнер мне не откажет… после совершенных подвигов.
Продан только вздохнул:
– Э-эх… Смоленским делом занимается КРО штаба Московского военного округа. Отделение обслуживает плюсом к Москве еще и Казанский округ, всего двадцать три губернии и две области. А также двенадцать уездов из состава соседних губерний. В штате – восемнадцать человек. Как хочешь, так и крутись. А знаешь, Алексей Николаевич, сколько всего в России контрразведчиков?
– Нет, это секретные сведения. Догадываюсь, что мало.
– Мало не то слово. На всю империю – сорок два офицера и сто двадцать четыре наблюдательных агента. И денег дают с гулькину шишку. На содержание конюшен и манежа Николаевской академии Военное министерство тратит ежегодно пятьсот шестьдесят тысяч рублей. А на контрразведку, всю-всю контрразведку, – пятьсот восемьдесят. Как тебе? И ничего нельзя поделать. Так что от помощи полиции не откажемся.
– А жандармы? – вспомнил Алексей Николаевич. – Если уж по уставу, то они тоже должны быть в деле.
– Привлечем, когда понадобится. Я ведь в Смоленске уже третий день…
Лыков откинулся на спинку стула:
– Третий день? А ко мне пришел только сегодня.
– Третий день, – повторил Игорь Алексеевич. – Видел тебя вчера, как ты шел через Блонье, и спрятался. Нельзя было показываться.
– И чем же ты эти три дня занимался?
– Изучал в архиве документы по смоленской шляхте.
– Погоди, – остановил подполковника статский советник. – Беланович много мне об этом рассказывал. Про панцирных и путных бояр, и вообще… Но он называл их белорусской шляхтой. А ты суживаешь до смоленской.
– В архивах она называется так. Ты заметил, что агентура противника имеет ступенчатый характер? Австрийцы наняли поляков. Это еще как-то объяснимо – паны давно хотят независимости, хотя всего лишь поменяют русскую узду на австрийскую. Но дальше что? Поляки, в свою очередь, наняли эрзац-шляхтичей из западных губерний. Которые живут здесь сотни лет, но по-прежнему смотрят на панов как на людей высшей расы. Что за чушь? Смоленск был под властью их короля всего сорок три года, причем давным-давно. Как меньше чем за полвека народ так перековался?
– Может, потому что во времена Алексея Михайловича и Владислава Четвертого наши порядки казались им хуже, чем польские? – предположил статский советник. – Ведь после присоединения Смоленска к Руси немало людей перебежало в Речь Посполитую. А те, кто остался, видели разницу между русской деспотией и польской вольницей. Рекрутчина, огромные подати, всевластие воевод, навязывание православия…
