Хозяйка! Идет человек! Чую поступь его, слышу голос его, вижу лицо его. Будет новый Губивец! Иглой клянусь — будет!
Одноглазый, дело твое верное! Мохнатый привел Сосуд. Скользкая ждет в Колодце. Веди Губивца, помни про Наперсток, помни и про Ножницы. Сосуд не бросай, с собой неси. Я силу в него наливать стану. Медленно. По капельке.
Очи выжги, руки обруби, сердце выгрызи — враги наши опоздали. Смети их с пути!
Хозяйка, наша воля — их смерть. Погуляем, Хозяйка! Эх, погуляем!..
Хмурятся брови, каменеют лица. Готовятся воины, и колдуны готовятся. Но знают мудрые, видят прозорливые — тяжелая будет битва…
От монотонности и однообразия дороги Илью стало клонить в сон. Зная, что нет ничего опаснее, чем уснуть за рулем, он принялся бодрить себя, размышлять, стараясь думать гладко и логично, — как будто бы писал статью или рассказ. Этот способ сконцентрироваться и сосредоточиться Илья придумал еще в армии, и он никогда не подводил.
«…Зимняя рыбалка на Волге — это не для слабаков. Любителям комфортабельно расслабиться над лункой, попивая кофеек из термоса и слушая любимую музычку, гремящую в наушниках, здесь делать нечего, — витийствовал Илья. — Надо родиться здесь, в сердце России, с детства впитать в себя настоящую, не показную любовь к этим бескрайним просторам, к этому прозрачному, словно хрусталь, воздуху, к бесшабашной удали, щедро разлитой в водах великой реки, чтобы с благодарностью принимать жизнь во всех ее проявлениях.
И среди этих проявлений зимняя рыбалка значится едва ли не в первой десятке…»
Илья крякнул от удовольствия — до чего же складно получается! — и продолжил: «Свистит холодный декабрьский ветер. Ему есть где разгуляться на просторе закованной в непробиваемый ледяной панцирь Волги. Пять-шесть километров шириной, она наводит настоящий ужас не только на тех, кто боится открытых пространств в силу физиологических причин.
Эпический размах, иррациональная ширь, ощущение реальной мощи природы — нужно уметь быть частью всего этого, чтобы не убежать уже в первые минуты со льда, чтобы не забиться в пахнущее бензином чрево оставленного на берегу автомобиля, глуша водкой эмоции и чувства.
Волгарь — это не просто географическое понятие. Не просто обозначение, придуманное, чтобы отличать человека, живущего на Волге, от, скажем, уроженцев гнилой Прибалтики, малярийного Закавказья или пропахшей гашишем Средней Азии.
Волгарь — это образ жизни и образ мыслей. Именно здешние места стали настоящим „плавильным котлом“ для России. Здесь она родилась, когда ветры истории смели с лица Восточной Европы дряхлые останки Киевской Руси. И отсюда не раз накатывались на столицу волны кровавых, но справедливых мятежей и живительные струи, очищавшие страну от скверны смут и интервенций».
Усмехнувшись про себя: «Ну я и нагородил!» — Илья переключил передачу и бросил «Троллер» в затяжной подъем, за которым, он знал, уже можно было разглядеть в вечернем сумраке далекие огоньки Средневолжска.
Яна спала, уютно свернувшись на сиденье и накинув на ноги благоразумно прихваченный из дома бежевый плед. Закурив, Илья хотел продолжить увлекательное «писание в уме», но мысли сами собой перекинулись на реальные события и случаи, происходившие с ним во время предыдущих поездок в Средневолжск.
Илья вспомнил, как он первый раз приехал к Дрозду. С вечера они, как положено старым боевым товарищам, по-черному забухали, постепенно вовлекая в орбиту пьянки еще каких-то людей, друзей и приятелей хозяина. К трем часам ночи Илья практически отрубился, а в шесть уже был поднят безжалостным Дроздом со словами: «Ты че дрыхнешь, братан! Опаздываем!»
Куда они опаздывают, похмельный Илья так и не понял. С трудом запихнув свое полуживое тело в уазик-«буханку», он рухнул на жесткую скамейку в надежде поспать хотя бы в дороге, но не тут-то было! Уазик принялся мотыляться на колдобистым улочкам Средневолжска, изредка останавливаясь, и после каждой остановки в его утробу прибавлялось народу. Это были добродушные, веселые мужики, запакованные в армейские бушлаты, тулупы, телогрейки, ватные штаны и «рыбинспекторские» прорезиненные плащи с капюшонами. Каждый имел при себе объемистый рюкзак, рыбацкий ящик и зачехленный ледобур. Вскоре в уазике не то что лежать — сидеть стало тесновато.
Подхватив на выезде из города последнего рыбака, машина наконец покинула Средневолжск и рванула по заледеневшей петлястой дороге в сторону Волги.
Мужики дорогой разогревались немудрящими шутками, громко хохотали, курили и обсуждали загадочные для непосвященных вещи:
— Тюлька тощая совсем. По две придется сажать.
— Так что ж ты… Обещал: «у меня тюлька, как селедка…» Бля, просрали всю рыбалку, считай…
— Да ладно тебе, успокойся! Все путем будет…
— На Дровяной, говорят, пустой номер.
— Так там всегда пустой номер! Открыл, тоже мне, Америку. Как обычно, за остров пойдем…
— А макаронины кто пробовал?
— Я. Нормально, берет. Не так хорошо, как на тюльку, но нормально, в общем…
— Сабир рыжий в воскресенье прямо на фарватер ездил на «Буране». Грит, сел, час — пустой, два — пустой. Потом за десять минут на дрочке трех поднял. Один хороший, килограмма на два. И все…
— Да это странно, что он вообще что-то взял. Зимой кто ж на фарватере сидит!
— Только бы ветер не сменился, мужики. А то получится, как две недели назад…
— Бля, не каркай, пожалуйста, а? Меня, если без рыбы приеду, моя убьет. И так кричит: «Вы там пьете только, а толку никакого».
— Все, приехали, вылезай, мужики…
Уазик останавливается на заснеженном берегу реки. Вокруг — ни огонька, ни искорки. Только холодные звезды посверкивают в разрывах облаков. Впереди — неохватная заснеженная равнина. Это Волга.
Рыбаки с шутками и прибаутками выгружаются из машины, навьючивают на себя снаряжение, и вот уже по сугробам движется цепочка сгорбленных темных фигур, напоминающих диверсионную группу, нагруженную взрывчаткой и оружием, причем зачехленные ледобуры выглядят с небольшого расстояния точь-в-точь как снайперские «плетки».
Идти предстоит немало — километра четыре. В прежние годы, говорят, машины загоняли прямо на лед и доезжали до места с комфортом, но после того, как в прошлом году «Жигули» с тремя рыбаками угодила в промоину и ушла на дно вместе с людьми, технику стали оставлять на берегу.
В начале марш-броска есть только два чувства — холод и желание ткнуться носом в сугроб и уснуть. Постепенно ходьба согревает, становится жарко. Ноги вязнут в снегу, нос со свистом втягивает ледяной воздух. Начинаешь ощущать себя вьючным животным.
Молодые и сильные, в начале пути бодро топавшие в авангарде, уступают место зрелым и выносливым. Цепочка рыбаков растягивается, рвется на группки, и эти группки молча пыхтят, с упорством первопроходцев двигаясь к цели.
