– Пап...
– Не будем ссориться. Тебе он нравится — допустим. Хорошо, встречайтесь, гуляйте, лишь бы на моих глазах. Буду рад ошибиться в его случае. Но пока Матвей Адо–что–то–там с на испытательном сроке.
Смеюсь нервно.
– Адомайтис. Па–ап, признайся, даже спустя тридцать лет брака и пятерых детей ты будешь ждать от него подвоха.
– Буду! И что? Ты мой единственный ребенок. Моя малышка. Конечно, я от всех жду подвоха!
– Папа, – не удерживаюсь и улыбаюсь. – Я не глупая. Сама всё вижу.
– Всё да не всё. Не прощай его быстро. Мужчины не ценят доступность. Я не в курсе, что он выкинул, но одно тебе скажу точно: если тебе было обидно и ты его легко простишь — он сделает это снова.
Застываю. Фотография с брюнеткой моментально всплывает в памяти.
– Думаешь, повторит, пап?
– Сто процентов. Вы сейчас прощупываете границы дозволенного, пределы допустимого.
– Я хочу, чтобы он понял, что так делать нельзя! Но при этом волнуюсь. Вдруг переборщу и потеряю его?
– И слава богу!
Поджимаю губы. Молчу. Отец продолжает спокойнее:
– Юля, ты не должна демонстрировать, что боишься его потерять. Это относится не только к Матвею, а к абсолютно любому молодому человеку. Ты должна быть гордой. Тогда парни рядом будут держать себя в постоянно тонусе. Никаких компромиссов.
– А вдруг он тогда уйдет? К другой, которая будет... ну не знаю, трястись вокруг него.
– Не уйдет, – усмехается отец. – Если ты его зацепила, никуда твой Матвей не денется. И чем будешь равнодушнее, тем активнее завиляет хвостом. Простая мужская психология.
Вдох–выдох.
– Значит, динамить его сегодня?
– Максимально долго и дерзко. Он должен вытесать себе на подкорке: повторит свой поступок, будет также и хуже. Мужики в своем большинстве (я, конечно, исключение) понимают лишь грубую силу. Почему в казармах на всех орут? Если прапор скажет: пожалуйста, ребятушки, – папа пародирует кота Леопольда, – встаньте завтра в шесть утра... Его пошлют далеко и надолго. А если тех, кто не поднялся, отправят пять километров в противогазе бежать, а заодно и весь отряд, — в следующий раз как миленькие соскочат. Армия таких борзых, как твой Матвей, ломает на раз. Но он ведь туда не собирается.
Сглатываю. Папа в армии не был, но спорить нет желания.
– Ладно. Я выкину телефон в окно, дабы избавить себя от соблазна.
– Просто отдай его мне на хранение. Пока я покупаю тебе технику, ломать ее разрешается лишь с разрешения.
– Ты его забанишь, – смеюсь, наконец–то. Смягчаюсь. – Не буду ломать, обещаю.
Мы с папой пьем чай, болтаем еще некоторое время. От Матвея падает на сотовый:
«Я приходил. Вдруг тебе не сказали».
Включаю всю свою силу воли и игнорирую.
Следующим утром просыпаюсь в дурном настроении.
«Выдра, доброе утро», – на телефоне уже от Матвея.
Глаза закатываю.
Я должна очертить границы. Как там в отцовой психологии? Жизнь — казарма. И мужики вокруг нее должны бежать кросс.
Иначе при каждой ссоре Дом будет превращаться в вооруженного до зубов терминатора. А я в жертву.
Собираюсь на учебу дольше привычного. Голова побаливает, живот тянет, я словно размазня! Выпиваю пару таблеток обезболивающего заранее, иначе быть беде: первый день цикла зачастую оборачивается адом. Раз на раз не приходится, но иногда бывает, что сознание теряю.
Не исключено, что у меня какие–то врожденные проблемы по–женски. Как–то раз мы с мамой даже ходили на прием к Любиной тете, которая работает гинекологом в частной клинике. Та сказала, что месячные — процесс естественный, и такие сильные боли — ненормальны. Выписала анализы. Правда, я так и не собралась их сдать, а прошло уже больше года.
В то время я была девственницей, а потом в течение месяца перестала ею быть. Упс.
Идти с мамой резко стало неловко. Я ощущала вину и стыд, ведь мы так часто обсуждали, что я не стану торопиться и прыгать по койкам.
Денег на прием не хватало. У Матвея просить постеснялась. Да и надобность будто пропала. Не знаю, совпадение или нет, но после начала регулярной половой жизни боли практически исчезли. А может дело в том, что я повзрослела и репродуктивная система заработала как надо? В любом случае эта тема стала у нас с Домом поводом для пошлых шуток.
Домик... Эх. О чем бы я ни подумала, каждый раз цепочка приводит к нему.
Итак, универ. Добираюсь на автобусе, не опаздываю. Первая лента проходит более–менее. Мы с Любой сидим вместе, пишем лекцию. Я даже успеваю несколько раз найти у преподавателя ошибку в формуле, за что получаю уважительные кивки.
Ко второй начинаю чувствовать себя значительно хуже. Голова кружится. Боль внизу живота нарастает. Она зарождается ниже пупка, а потом стреляет в поясницу с каждой минутой всё сильнее, пока спину не начинает натуральным образом ломить. Да так, что чернота волнами перед глазами.
Было также. На школьном экзамене по химии. Я выпила таблетки, но всё равно стало плохо. Писала на пределе возможностей. Мне вызвали скорую и сделали укол. Я вернулась в кабинет и решала, сколько могла. И сколько оставалось времени. Увы, четверка не позволила поступить туда, куда мечтала.
Поднимаю руку и прошусь выйти.
Пошатывает. Оказавшись в коридоре, я прижимаюсь спиной к стене и закрываю глаза. Кажется, я забыла тетрадки в аудитории... Надо написать Любе, чтобы собрала их.
Надо.
Дальше как в тумане: медицинский кабинет, скорая, папа.
Мы едем домой, я лежу, свернувшись калачиком на заднем сиденье. В таком положении хоть чуть–чуть больше.
Подъезд, лифт. Папа поддерживает и помогает разуться. Наконец, моя комната.
Пью воду и забираюсь в постель. Закрываю глаза. Отец оставляет меня одну, попросив попытаться поспать. Обезболивающее должно подействовать. Вот–вот, надеюсь.
Но уснуть не удается. Я крепко зажмуриваюсь и считаю удары сердца. Мне холодно и одиноко. Очень одиноко. Я вспоминаю, как в тот день быстро прилетел Матвей. ЕГЭ сдается в чужих школах, как повезет. И мы с ним писали на противоположных концах города. Он сдал свой экзамен и пулей ко мне! Хотя его одноклассники собирались вместе и отмечали. Он встретил меня у выхода и отвез домой. А потом был рядом до ночи, пока не вернулся отец и не выгнал его.
Открываю глаза резко, услышав громкий знакомый голос:
– Я просто хочу ее увидеть. Пожалуйста.
Волна жара прокатывается по коже. Аж волоски дабом! Матвей говорит громко, но по тону понимаю — максимально терпеливо.
Старается.
Дух захватывает. Я знаю его расписание наизусть. Бросаю взгляд на часы — у него должны были быть пары. Что он здесь делает?
