— Да вы полчаса пялились друг на друга! Чуть щеки не треснули от улыбок. Еще немного, и он бы сосаться полез. Убил бы.
— Боже! — Я всплескиваю руками и начинаю метаться по комнате.
— Юль, Юлёк… — Мот пытается поймать, — в чем–то ты взрослая, а в чем–то совсем наивняк. Не видишь, как на тебя смотрят? Ты даже не представляешь, что у парней в голове при этом.
Ревность рвет на части. Отталкиваю. Дерусь. Кричу:
— По себе судишь?!
— Че?!
— Если ты на девок пялишься и думаешь всякое, не значит, что все так.
— Костя твой не такой, да?
Он не мой, придурок! Это ты мой! Только ты один!
— Не такой, — вырывается.
Мы смотрим друг на друга. Теплого какао сегодня не будет.
Ледяные глаза прищуриваются. Холод — это про резкую боль.
Мы рядом, но между нами миллиарды световых лет недопонимания и бессмысленной лжи.
— Не вздумай ему что–то сделать, Матвей. Если я узнаю, мы...
— Что мы? — перебивает он.
— Расстанемся.
— Ты меня бросишь из–за него? Вот как, Рай?
— Если ты ему навредишь — да. Он ничего плохого никому не сделал. Мне — тем более.
— Только хорошее?
Хватит цепляться к словам!
— Только хорошее.
Матвей дергается. По волосам рукой проводит и головой качает. Потом на меня смотрит.
Поднимает вверх ладони, словно сдаваясь. И идет в сторону выхода.
О боже! Ну что за дурачина!
— С тех пор как ты связался с этими пацанами, ведешь себя как полный кретин! — начитываю ему нотации, не отставая ни на шаг. Он что, правда сейчас уйдет и оставит меня одну в субботу вечером?! Столько планов было! — Они тебя настраивают против меня! Науськивают. А ты ведешься! Во всех видишь угрозу! И это не просто секция по боксу, это какая–то... секта слабоумных! Они там все мозги себе выбили! И тебе по ходу.
Матвей начинает обуваться. Напяливает кроссовку. Сердце колотится на разрыв.
Он зовет меня райской птичкой. Сколько раз повторяла, что это обычные воробьи с цветными перьями. Нет же.
— Если уйдешь, можешь не звонить мне никогда. Можешь вообще забыть о моем существовании.
Он шнурует вторую кроссовку. Бессердечный! Приехал, чтобы поругаться. И поругался! Возмущение паром из ушей идет.
— Вижу, ты добился своего. Что мне прикажешь делать? Позвонить Косте? Ты думаешь, я буду одна сидеть дома в субботу вечером?
Матвей поднимает глаза. Разрывает от желания побить его и сжать в объятиях.
— У тебя сегодня боевые, Рай, — выдавливает он.
Открывает дверь и выходит на лестничную площадку.
— Ты свой выбор сделал! — кричу я вслед.
Дверь захлопываю и спиной к ней прижимаюсь.
Трясет.
Глава 3
От эмоций трясет.
Я просто не могу с этим справиться!
Кажется, будто сердце из груди вырвали, там дыра осталась. Ну как можно быть таким невыносимым и одновременно важным?!
Ведь тоже боль чувствует. Про боевые сказал — значит, за живое задело. Не захотел мириться, объяснять. Ушел.
Я вроде как... победила, да?
Ни радости, ни удовлетворения. Никаких счастливых глаз напротив, цвета любимого какао. Никакой горечи на языке, вкуса привычного шоколада.
Пульс долбит.
Закрываю лицо руками. Что с нами случилось? В школе было так легко и просто! Мы в соседних учились, пять минут пешком. Оба знали, чего хотели. Мечтали о поступлении. Посещали одни и те же занятия, секции. Каждую свободную минуту вместе проводили! Счастливей меня было не найти. Потом он поступил в мед, а я... не прошла по баллам. Это был конец света, если углубляться в воспоминания. Звезда внутри потухла, я умереть хотела. Но Матвей был рядом и помог не пасть духом. Выбрала другой вуз, тоже отличный. А потом отношения начали портиться. Буквально с первого сентября прошлого года.
Родители столько раз говорили, что школьная любовь завянет в универе. Может, так и случилось? Все нервы вымотал. Невозможный, упрямый!
На лестничной площадке слышатся шаги. Сжавшиеся в комочек чувства взрываются цветами радости.
Вернулся! Не выдержал, хороший мой! Я его сейчас заобнимаю до смерти, потом поколочу, конечно, закусаю до крови, после зацелую! А позже мы поговорим!
Да не нужен мне ни Костя, ни кто другой! Ну как можно быть таким непонятливым?!
Я вскакиваю на ноги, распахиваю дверь... и мрачнею.
— А, это ты, — едва удается скрыть разочарование в голосе.
— И я тебя рад видеть, любимая единственная дочь! — весело подшучивает отец.
Палюсь, видимо. Беру себя в руки и улыбаюсь.
— Прости. Устала. Трудный день.
Я иду в ванную, чтобы умыться и немного прийти в себя. Папа что–то напевает в кухне.
— Юля, беги ужинать! Пицца само то вышла.
Натягиваю приветливую улыбку и сажусь за стол.
— Спасибо, пап... ого, вот это кусок! Спасибо. Эм. Я столько не съем.
— Лопай, тощая как палка.
— Я не тощая. Я... нормальная.
Опускаю глаза.
— Ну да.
Дальше мы едим. Вот только вкус радости не приносит. Аппетита нет, хотя еще недавно казалось, что слона съем. На душе тоскливо. Я ждала выходные. У Матвея с первых дней сентября адовая нагрузка. Еще эта секция, на которую он постоянно ходит... Совсем его не вижу. Обида горло сдавливает. Выходные ждешь–ждешь, как день рождения, как Новый год! Они наступают — и вот, пожалуйста. Разругались в пух и прах!
Я часто моргаю, прогоняя слезы. Папа же, напротив, пребывает в прекрасном расположении духа.
— Какие планы на вечер? — спрашивает он. — Пойдешь куда–нибудь?
— Настроения что–то нет.
— И кажется, я знаю почему, — заключает папа. Смотрит пристально.
Мой взгляд в тарелку впивается, считаю мысленно до трех.
Матвея я себе отстояла. Родители были категорически против. Во–первых, нечего так рано встречаться с мальчиками. Нам по пятнадцать было, когда мы познакомились: ходили в одну и ту же частную школу для? подготовки к экзаменам. Наша учительница по химии потом вышла замуж за старшего брата Матвея. Приятная и умная девушка. Мы прекрасно ладим.
Отцу не нравилось все. Ни сам Матвей, ни то, что он живет с бабушкой, которая излишне добрая и очевидно не способна сдержать буйный нрав внука. Когда Матвею было тринадцать, его родители погибли в автокатастрофе, с тех пор он сам себе предоставлен.
