Мост закончил свой длинный и пространный монолог – Василий все еще говорил с большим трудом, собеседник из него был никакой, и отошел в сторону. Больше он с Бутыриным не разговаривал – ему, видать, ни к чему было, а Василию и подавно. Впрочем, почти все предсказания Моста сбылись тютелька в тютельку.
До суда Василий «пропарился» в Бутырках ровно месяц. Самого суда, как пелось у Высоцкого: «...не помню, было мне невмочь». Бутырин действительно видел и слышал все происходящее как бы со стороны, будто это происходит не с ним, а с кем-то незнакомым.
Железная клетка под названием «скамья подсудимых», все эти традиционные фразы типа: «Встать, суд идет!», суровые лица конвойных. Адвокат, активно начавший работать с Василием за две недели до начала заседания. Он в основном гнул на то, что «...характеристика с предпоследнего официального места работы моего подзащитного характеризует его как грамотного, честного и высокопрофессионального специалиста, любимого детьми и поддерживающего с коллегами ровные, дружеские отношения». Дальше этот толстозадый хмырь плел что-то про то, что, оказывается, еще когда Бутырин работал под началом Шишакова, у них были конфликты и, возможно, «...убитый, учитывая его вышестоящее служебное положение, мог легко испортить жизнь моему подзащитному...» И так далее, и в тех же красках.
Словом, получалось, что зло на Шишакова Василий таил давно, и время его не сгладило, не ослабило, а тут еще финансовое положение сильно пошатнулось, ну и совместил человек, то бишь Бутырин, приятное с полезным – и обидчика грохнул, и бабками разжился.
Плавно-гладко перешли к прениям, прения закончились последним словом подсудимого, в котором он «искренне раскаялся» и пообещал «встать на путь» и исправиться. Суд ушел, точнее, «удалился на совещание», а потом Василию впаяли десять лет и увели. Вот, собственно, и все...
Впрочем, нет. Не все. На самом деле настроение у Бутырина было вовсе не такое ерническое. Особенно он страдал из-за двух женщин, сидящих в зале – мамы и Веры. Их полные слез глаза смотрели на него все то время, пока шел суд, и даже не на него, а в него, в сердце, гулко отбивавшее свой привычный ритм...
За месяц, пока он сидел в Бутырке, Василию разрешили два свидания, с мамой и Верой, соответственно, и оба они закончились сплошными расстройствами. Вера была уверена, что ее обожаемый Васенька на почве хронической неудачливости сорвался и в самом деле мог убить Шишакова. Мама, наоборот, твердо знала, что ее сын этого не делал, но зато думала, что Бутырина подставили из-за его предыдущих «коммерческих экспериментов».
Правду же им сказать Василий не мог – обитатели «пресс-хаты» и ухмыляющаяся рожа Городина стояли перед его глазами, словно бы напоминая: «Обратной дороги нет!» Точнее, дорога-то была, но вела она прямиком на тот свет...
Скорее всего, в тот момент Бутырин просто смирился со своей участью: «Да, я убийца, да, мне дали десять лет, да, жизнь, по сути, прошла зря, семьи, нормальной семьи, уже не будет, работа, карьера – об этих словах вообще надо забыть. Суд словно перерубил мою жизнь пополам, даже не перерубил, а отрубил. До ареста – была жизнь, а теперь началась – "нежизнь"»
Злился ли он на Городина? О, да!! Василий готов был убить эту сволочь в любое время дня и ночи. Он придумывал такие изощренные виды мук и казней для следователя, что все инквизиторы, гестаповцы, энкавэдэшники и полпотовцы, вместе взятые, содрогнулись бы от ужаса. Однако эта его злость имела чисто теоретический характер – достать Городина сейчас он не мог при всем своем желании, а через десять лет... Кто его знает, каким Бутырин станет через десять лет, и удастся ли ему вообще прожить их? Так далеко он теперь и не загадывал...
В конце февраля Василия перевели в пересыльную камеру. Тут все было уже совсем не так, как в прежнем его обиталище, – другая жизнь и другие отношения. Теперь он четко определился в зэковской «иерархии», и отныне на нем стояло клеймо «мокрушника», по масти Василий являлся, безусловно, «фраером», а жить ему, если не напорет «косяков», предстояло «мужиком».
Пройдя через череду шмонов, поверок и проверок, получив пару раз в зубы от конвойных и блатных, Бутырин уже пообтесавшимся зэком «пошел по этапу». Сидеть ему первоначально предстояло в Архангельской области, в «нормальной», по словам других зэков, зоне – «беспредела нет, но „псы“ „вБУРивают“ „ни за хрен собачий“». Однако в последний момент стало известно, что его отправляют под Углич.
Там же, в пересыльной камере, Бутырин приобрел и кличку, под стать фамилии – «Тюрьма». Так перестал существовать бывший учитель географии и свободный предприниматель Бутырин Василий Иосифович и появился «осужденный по статье 105-й, часть первая, умышленное убийство» зэк Тюрьма.
* * *
Вопреки непреклонному приказу Громыко, вновь сыскари встретились гораздо раньше. Уже во вторник после обеда отставной майор обзвонил всех и велел срочно прибыть в Терлецкий парк.
– Томить не буду, – сообщил он Илье и Яне, едва они спустились вниз, – нашелся Бутырин...
– Труп? – предположила Коваленкова, проходя в гостиную, где их ждали граф и Митя.
– Да нет, живой. Правда, не очень здоровый, – Громыко хмыкнул и по-кавалерийски уселся на стул.
– Ну и где он прятался? – полюбопытствовал Илья.
– Вы будете смеяться – в тюрьме! В Бутырке. Ну, не прятался, конечно... Подсел в январе, после Нового года. Обвиняется в убийстве своего знакомого с целью ограбления. Дал признательные показания. Суд уже был. Влепили ему, учитывая первый раз и чистосердечное, как-то крутовато, по самые помидоры – червонец. Теперь ждет этапа.
– Он и в самом деле убил? – Илья пододвинул Яне стул, сам остался стоять.
– Там мутное дело. Бутырин вначале все отрицал, утверждал, что видел настоящего убийцу, но потом его прессанули, жестко, по беспределу, – и он в больничке тюремной подписал все, что нужно.
Короче, братцы-кролики, это все лирика – убил, не убил, виноват, не виноват. Меня другое волнует: Василий Иосифович этот, как вы знаете, круто жизнью ушиблен в последний год. Он солидным человеком был, лекарствами торговал – своя фирма, доходы, репутация. И трах-бах – осыпалось все, как конфетти. То есть совершенно сходный с другими терпилами по нашему делу случай. Значит, что?
– Значит, завалят Василия Иосифовича, в ближайшее время, – ответил майору Илья, – и подозреваю я, что именно для этого зубастенькая из дырки и вылезла.
– Нет, господа, что-то тут определенно не так, – проскрипел Торлецкий, – нелогично получается. Все убийства совершены на примерно равном удалении от того самого окна. Стало быть, убийцы неведомым нам образом заводили жертвы в зону досягаемости, затем убивали, и уходили обратно. Но в эту схему не укладывается ни появление из окна той... того странного существа в облике девочки, ни нынешнее местонахождение Бутырина. В окрестности станции Бобылино он попасть не может, как я понимаю, никоим образом.
– Ну, тогда Илюха прав – зубастая за Бутыриным пришла. И возвращаться ей без надобности, – Громыко потер лоб: – Черт, башка чего-то болит – погода, что ли, меняться будет? Да, я вам не досказал: Бутырина теперь из общей камеры в трешку перевели, там с ним два наших... ну, в смысле, два сотрудника кукуют, плюс снаружи целая группа. Так что шансов у киллерши этой сопливой мало. Но учитывая ее способности – хрен его знает, как все обернется. Я Кокину все же рассказал про нее... Конечно, не всю правду, а так, по минимуму – что девка крутая, шизанутая, должно быть, из диких сатанистов. Приметы дал – волосы там, зубы эти подпиленные, заостренные, рост, глаза... Ну, и предупредил, что, может быть, придет, ждите. А он...
