Втягиваю голову в плечи и усердно вожу мокрой тряпкой по выщербленным ступеням, стараясь не слышать. Получается плохо, слова просачиваются в мозг, камнем ложатся на сердце. Сколько раз я уже это слышала? Сотни, тысячи? А, может, родилась с этими словами в голове?
– Тряпку отжимай. Ох, за что мне такое наказание?
Я послушно выкручиваю грубую ткань, руки стынут в ледяной воде, распухают и не слушаются еще несколько дней. Но я стараюсь, стараюсь изо всех детских сил. Как же хочется прижаться к этой мощной груди, целовать морщинистые не по возрасту щеки. Но – нельзя. Мать не поймет, отшатнется, в глазах – испуг и немой укор. Стать бы воздушным шариком, легким, легким и воспарить в небеса. Но груз вины тянет к земле, лестница все длиннее, с каждой ступенькой тряпка все тяжелее, с каждым материным словом сердцу все больнее.
После подъезда у матери – «шабаш», помыть в доме директора единственной в нашем захолустье школы. Натягиваю куцую куртку, бреду за охающей матерью. Руки саднят на холоде, пытаюсь засунуть непослушные пальцы в карманы.
– Ну что ты там копаешься?
Директор – странный, так говорят, но у нас его уважают, побаиваются. Мать заискивающе улыбается:
– Здравствуйте, Семен Фомич, мы вот с дочкой пришли, ничего?
– Опять твой руки распускает? – буркнул директор, пропуская нас внутрь. Хмурый, неулыбчивый мужчина «за пятьдесят».
– Да он чё, Семен Фомич? Он же ненарочно, – суетится мать.
– Помоешь вот здесь и лестницу.
Дом, он как собака, всегда похож на хозяина. Если человек светлый, то и дом ему под стать. У Фомича дом – большой, темный, построен еще до революции. Лестница натужно скрипит, половицы стонут, маленькие окошечки едва пропускают свет.
– Ну, чё вылупилась? Иди воды в ведро набери, – толкает меня мать.
– Я здесь первый раз, интересно, – оправдываюсь я, перехватывая у матери ведро.
– Нечего по сторонам зыркать, дело делать надо, – шипит мать.
Я послушно плетусь во двор, набрать из колодца воды.
– Может, согреем? – просительно заглядываю матери в глаза, сжимая ручку полного колодезной воды ведра.
– Еще чего! Чай не барыня.
– Пусть согреет, – раздается высокий властный голос позади.
Вздрагиваю от неожиданности.
– Конечно, Ольга Павловна, – мать сникает, улыбается беззубым ртом.
Бегу на кухню, с трудом поднимаю тяжелое ведро на плиту, пока не передумали.
Оглядываюсь на «неё». Стоит в дверях, взгляд внимательный, изучающий. Приходится задрать голову, чтобы разглядеть лицо.
Ольга Павловна появилась в наших краях недавно. До этого Фомич жил с престарелой матерью, а последние несколько лет – бобылем. И вдруг – «приволок» откуда-то женщину на сносях. Городок гудел, как растревоженный улей. Не было ни одного двора, где бы не перемыли косточки Фомичу и «супружнице». Поговаривали, что ребенок не его, что бросил ее «хахаль» с приплодом, а директор – подобрал. Но Фомич жил обособленно, с местными не якшался, на расспросы – не отвечал. Разговоры постепенно утихли. Ее я видела всего несколько раз, и то – издали. Впервые так близко. Очень высокая, тоненькая, в деревне ее сразу прозвали – Цапля, или Жердь. Кому как больше нравится. Маленькая головка с гладко зачесанными волосами покоилась на длинной, лебединой шее. Заостренные черты лица, большие серые глаза. Она была другая, не такая, как наши. Ее нельзя было назвать красивой в общепринятом понимании, но все в ней завораживало: манера держаться, жесты, изящный наклон головы, плавная речь, прямой, немигающий взгляд.
Кажется, у меня открылся рот.
– Вода согрелась, – бросила Ольга Павловна и испарилась, как и не было.
Я моргнула, очнувшись, выключила конфорку. Какое наслаждение погрузить замерзшие пальцы в теплую воду.
– Приходи завтра, в это же время, одна, – она неожиданно возникла в дверях, когда мы уже выходили.
– Непременно, Ольга Павловна, непременно, – пролепетала мать.
«Что ей может от меня понадобиться?» – ломала голову, ворочаясь в кровати без сна. На соседней койке охала беременная Танька.
После школы я неслась быстрее ветра. Вот показался знакомый зеленый забор, склонившие головы липы, остроконечная крыша с флигелем на гребне. Сегодня дом казался совсем другим, полным волшебства и очарования. Отдышавшись, я приоткрыла калитку и скользнула во двор.
– А, пришла, – протянула Ольга Павловна при виде меня. Сегодня она была не одна, на руках покоился младенец в пеленках. – Ну, пошли.
– Здравствуйте, – проблеяла я, густо покраснев, и опустила глаза в пол. Я словно взглянула на себя со стороны – долговязая деревенская девчонка в куцей курчонке, из которой торчат большие натруженные руки.
Она пошла вперед, я – за ней. Мы спустились по лестнице, Ольга Павловна включила свет. Я ойкнула от восхищения. Зеркала, занимавшие целую стену просторного зала, множили огоньки двух раскидистых люстр.
– Разувайся, – бросила Ольга Павловна, кладя младенца в корзину на полу.
Непослушными от волнения руками я расшнуровала видавшие виды ботинки, позаимствованные у подросшего сына соседки.
– Встань сюда, – произнесла она, когда я справилась, наконец, с обувью и повесила на крючок куртку.
Я встала, стараясь не глядеть на себя в зеркало.
– Смотри, это – первая позиция, – она расставила носки обутых в пуанты ног в стороны.
Так мы начали заниматься, каждый день я после школы неслась к уже знакомой калитке, распахивала дверь. Ольга Павловна встречала меня всегда одинаково:
– А, пришла, – словно сомневалась, приду ли.
Ее дочка, Настенька, постепенно вырастала из пеленок, теперь она комично ползала по полу, поджимая одну ногу и загребая другой. В перерывах я с удовольствием нянчилась с девочкой, радовалась ее заливистому смеху, с умилением изучала крошечные пальчики, розовые губки. Ольга казалась равнодушной к ребенку.
– Положи ее на пол, вставай, – командовала она. – Ну что за руки, висят, как плети.
После таких слов я не спала ночами, боялась, что Ольга Павловна прекратит со мной заниматься. «Зачем я ей нужна, такая неуклюжая?» – вопрошала я, и отрабатывала позиции до ломоты в пальцах ног. Спустя несколько месяцев мать взбунтовалась:
– Все у Жерди пропадаешь? А помогать кто будет? Совсем дорогу домой забыла?
И я пропускала занятия, рыдала по ночам в подушку, но ослушаться мать не смела. Когда я явилась к Ольге Павловне после нескольких дней отсутствия, она посмотрела на меня внимательно, но ничего не сказала. А когда я уже уходила, обронила:
– Пусть мать завтра зайдет.
У меня в душе расцвела надежда, что Ольга Павловна – фея, стоит ей взмахнуть волшебной палочкой, и проблема решится сама собой. Так и вышло. Она договорилась с матерью, и я стала нянчить Настеньку. Моему счастью не было предела. После занятий я с удовольствием сидела с девочкой. Она была не ребенком, ангелочком. Почти никогда не плакала, капризничала – редко. Ольга Павловна стала моим кумиром, я старалась подражать ей во всем.
