Умом я понимал, что не могу претендовать ни на одну из сестер, несмотря на бедность семьи. Мы были из разных сословий, из разных миров. Сердце же томилось напрасными надеждами. А вдруг? А что, если… Ночами я мучался бессонницей, перебирая в памяти милые сердцу картины: Александра задумчиво смотрит в тетрадь, прикусив кончик карандаша; Зоя склонила над книгой белокурую головку; Полина, улыбаясь, выглядывает из-за мольберта. От тоски я начал писать стихи. В строчках сквозило отчаяние любящего сердца, боль мечущейся души. Утром я прятал тетрадь под матрац, стеснялся своих порывов. Хорошо знакомый с лучшими образчиками стихосложения, я понимал, сколь смешны и нелепы мои потуги выразить чувства рифмой. Но не писать не мог. Слова рвались из сердца, просились на бумагу.
Однажды вечером я застал ужасную картину. Александра держала в руках мою тетрадь и читала вслух. Я без труда узнал написанные мной строки. Зоя хохотала, утирая выступившие слезы. Я ухватился за дверной косяк, чтобы не упасть. В груди стало тесно, дыхание перехватило. Полина, увидев мое лицо, молча встала с кресла, подошла к Александре и забрала у нее тетрадь.
– Простите нас.
Я взял записи и, не говоря ни слова, прошел в свою комнату. К девочкам я в тот вечер так и не спустился. Ночью я изорвал тетрадь в клочья. Бумагомарательством я больше не занимался.
Пришел август. Дни проходили в праздности и безделии, пока наш уединенный мирок не потрясла новость: в имение едет папа. По такому случаю развернули бурную деятельность. Прислуга спешно наводила порядок в доме: были сняты шторы, до скрипа вымыты окна, навощен паркет и до блеска начищена посуда. Старый садовник, кряхтя, подрезал кусты в парке. Даже Наталья Степановна ненадолго покинула постель, чтобы проинспектировать, как идут приготовления. На ее щеки вернулся румянец, в глаза – жизнь. Девочки радовались, как дети. Обучение было забыто. Все разговоры крутились вокруг приезда папа: «Интересно, надолго ли он? Какие дела заставили его приехать в нашу глушь?» Меня эти разговоры порядком утомили. От суеты и зноя я скрывался в парке, часами просиживая возле пруда и глядя на воду. По своей природной пессимистичности я был уверен, что визит не сулит ничего хорошего. Во всяком случае, для меня лично.
Однажды ко мне подсела Полина.
– Антон Осипович, вас что-то заботит?
– Нет, Полина, что вы?
– Не печальтесь, папа никогда надолго не задерживается. Его тяготит жизнь в деревне. Скорее всего, он скрывается от кредиторов, – она накрыла своей маленькой ладошкой мою руку. Меня приятно удивила ее проницательность, а более – интимность жеста. Полина, видимо, устыдившись своего порыва, поспешила в дом. Я молча смотрел, как она, шурша юбками, скрылась за углом. На сердце лежала печаль.
Александр Ильич приехал с помпой, в сопровождении слуги и огромного количества чемоданов, коробок, саквояжей и кофров. Хозяин был шумен и многословен. Он поцеловал девочек, склонился к руке супруги.
– А, Антон Осипович? Наслышан, наслышан, – он похлопал меня по плечу. От такой фамильярности я вспыхнул до корней волос. Захотелось надерзить. К счастью, хозяин тут же про меня забыл: – Когда обед?
Меня пригласили к столу, видимо, чтобы развлечь хозяина, но я чувствовал себя не в своей тарелке, а потому «диковинки» из меня не вышло, отвечал невпопад и односложно.
– Ну-с, как дела у девочек? Надеюсь, вы не сделали из них вольнодумцев? – он расхохотался своей шутке. Наталья Степановна тоже рассмеялась. Было видно, что она без ума влюблена в супруга. Весь обед она не сводила с него восторженных глаз. Здесь, вдали от любимого, она чахла, как цветок, лишенный воды.
Девочки рассказывали папа немногочисленные новости о соседях: кто женился, кто уехал, кто умер. Мы с Натальей Степановной продолжили трапезу молча.
– Ну-с, пойду, вздремну, вымотался с дороги, – Александр Ильич поднялся. Супруга смотрела на него с мольбой. Я перехватил ее взгляд, но не сразу понял его значение. – Пусть постелют в кабинете, – распорядился хозяин. Блеск в глазах его супруги медленно потух. Мне стало искренне жаль несчастную женщину.
К ужину Александр Ильич переоделся. Одет он был с иголочки: брюки для верховой езды, высокие сапоги, белоснежная рубашка, жилет, шейный платок. Стало понятно назначение такого огромного количество багажа. Чисто выбритый и свежий, он благоухал парфюмом и пребывал в благодушном настроении.
После ужина Александр Ильич собрался нанести визиты соседям. Вернулся он под утро, в сильном подпитии. От прислуги ничего не скроешь. Александр Ильич и в деревне не оставил своих пагубных привычек. Он пил, играл, игнорировал супругу и дочерей. Дома практически не бывал.
Жизнь в имении постепенно вернулась на круги своя. Мы с девочками возобновили занятия. Так прошел август. В сентябре Александр Ильич заспешил в Санкт-Петербург. Он явно мялся от скуки, стал раздражителен и нетерпим. Все партии были сыграны, все вино выпито.
– Девочки, вы едете со мной, – заявил он незадолго до отъезда. – Вам пора выходить в свет, ездить на балы.
Это был второй сезон для Александры и первый для Зои. Александр Ильич не оставлял попыток пристроить дочерей, хоть и понимал, что шансов мало. Девочки были бедны, как церковные мыши. Отец не давал за ними приданого. На ярмарке невест они могли предложить лишь свою красоту. Но сестры были слишком молоды, чтобы это понимать. И, слава богу. Александра и Зоя уговорили папа взять нас с Полиной, дабы не прерывать занятий.
***
В столице было неспокойно. Люди сбивались в группки, о чем-то переговаривались, распространялись листовки, все чаще случались стычки, ночью слышалась возня, крики, раздавались выстрелы. Александр Ильич ничего не замечал или не хотел замечать. Порхал мотыльком, переодевался три раза на дню, пропадал где-то ночами напролет. Девочки были слишком юны и слишком заняты предстоящим балом, чтобы что-то заметить. У меня на сердце было неспокойно. Я чувствовал, что-то должно произойти.
Однажды, когда я возвращался с прогулки, заметил в парке небольшую группу людей. Я подошел ближе, чтобы полюбопытствовать. На скамье стоял мой однокурсник – редкостный болван и невежда. К слову, его отчислили за неуспеваемость со второго курса. Он вещал о невозможности жить подобной жизнью, о слабости власти и скорых переменах, которые нас ожидают. Его глаза горели фанатичным огнем, он бурно жестикулировал и брызгал слюной. Обступившие оратора мужики задумчиво оглаживали бороды и кивали в знак одобрения. Я поспешил уйти, пока однокурсник меня не заметил.
Весь вечер я в нетерпении прохаживался по комнате, прислушиваясь, не раздастся ли звук открывающейся двери. Мне просто необходимо было переговорить с Александром Ильичом. Я был убежден, что нам всем необходимо вернуться в деревню. Тщетно прождав всю ночь, под утро я забылся неглубоким сном. Мне снились пожарища, разруха, война. За завтраком хозяин не появился. Только вечером я услышал в коридоре его нетвердые шаги и поспешил вслед. Дверь кабинета была приоткрыта, я собрался было постучать, когда услышал голоса. Заглянул в щель. Перед Александром Ильичом прохаживалась Александра. Она заложила руки за спину и говорила что-то противным голосом, то и дело поправляя несуществующие очки. Увиденное поразило меня в самое сердце. Я не ожидал от ученицы подобной подлости. Ноги ослабели, я оперся о дверь, к горлу подступил комок. «За что, Боже мой, за что? Я всегда хорошо относился к девочкам, ни словом, ни делом…» Как побитая собака вернулся к себе в комнату и повалился на кровать. Непролитые слезы жгли глаза. Печаль и предчувствие беды затопило сознание.
