Если после уплаты родственниками их части вира все еще не была покрыта, тот же обряд совершали в отношении следующих родственников, и так далее и так далее. И наконец, «если же никто не поручится в уплате виры, т. е. в возмещении того, что он не заплатил, тогда он должен уплатить виру своею жизнью».
Законодатели, жившие в разные эпохи, в разных частях мира, в обществах, находившихся на разных ступенях развития, пытались сделать одно и то же – ограничить кровную месть, остановить колесо убийств, которое, если следовать традиции, может крутиться бесконечно. Так зарождалось представление о казни убийцы как о возмездии, исполнение которого берет на себя государство. И в то же время мы видим, как и библейский законодатель, и создатели древнерусских и германских законов пытались отомстить, не убивая преступника, не проливая лишней крови, не применяя принципа «око за око, зуб за зуб» там, где надо лишить преступника уже не глаза, не зуба, не руки – а жизни. Но отказаться от мести за убийство в большинстве случаев не могла даже государственная власть.
Закон и обычай
Расхождение между необходимостью мстить и законами, ограничивающими, а потом и запрещающими месть, возникло не сразу, но, увы, и история, и современность снова и снова показывают нам, что неписаные правила все еще более живучи, чем закон. Судьбу тверского князя повторяли сотни людей в разные века. Как ни пытались и ни пытаются светские и духовные власти взять ситуацию под контроль, прямо запрещая кровную месть, ограничивая ее, заменяя выкупом, создавая сложные механизмы примирения, обычай все равно часто оказывается сильнее. Конечно, в зависимости от конкретных традиций, уровня модернизированности общества и т. д. ситуация могла различаться, но все-таки еще в XIX веке, как отмечают историки, на Кавказе «кровная месть, согласно неписаному обычаю, считалась долгом, а по писаному адату заменялась выкупом (от арабск. дият). „Мы кровь своих убитых не продаем“, – говорили чеченцы». Еще одно важное наблюдение: «Мечети и другие священные места правом неприкосновенности не пользовались. „В мечеть убежишь, и там не оставлю“, – гласит аварская поговорка»
[53].
Получается, что древний обычай сильнее, чем более поздние религиозные представления.
Что же происходило в ситуации, когда кровник убивал врага, не думая о будущих сложностях с законом, не обращая внимания на место убийства, да и вообще ни на что, кроме необходимости отомстить? Да ведь это все то же древнее желание умилостивить дух убитого. Точно такой же механизм существовал у различных древних племен, где умиротворяли дух убитого, когда казнили убийцу или же, как очень часто бывало, убивали просто какого-то человека или нескольких человек из его рода. Задача была получить жизнь за жизнь, а чья конкретно кровь успокоит убитого, во многих случаях оказывалось неважно.
После смерти Александра Македонского началась борьба за власть между его полководцами, которая привела, в частности, к убийству всех родственников великого царя. Мать Александра Олимпиада правила своим родным Эпиром, затем попыталась вторгнуться в Македонию – и попала в руки правившего там царя Кассандра. Тот хотел избавиться от нее, но побоялся убивать мать Македонского. Он предложил ей бежать в Афины, однако царица отказалась, потребовав, чтобы за те преступления, в которых ее обвиняли (кажется, вполне обоснованно), ее судил македонский народ. Кассандр не хотел допускать суда, понимая, что у Олимпиады достаточно сторонников. Он отправил к ней солдат, приказав убить царицу, но, увидев ее в царском облачении, те не решились выполнить приказ. И тогда был сделан простой ход. Убить (или, правильнее, казнить?) Олимпиаду было поручено родственникам тех людей, в чьей смерти она была повинна. Таких набралось достаточно, царский сан их явно не пугал – они просто забросали ее камнями. Вот казнь, неразрывно связанная с местью.
Обычной практикой в Средние века было надругательство над телом казненного, казалось бы уже не имевшее смысла, – оно ничего не прибавляло ни к наказанию преступника, ни к его мучениям. Но месть от этого становилась более жестокой. Как пишет историк, специально занимавшийся символическим смыслом тела казненного, «другой важнейшей функцией казни и наказания тела казненного была попытка опозорить, обесчестить преступника, превратить его в отверженного… как писал один автор в 1745 году, выставление тела на эшафоте после казни не причиняло преступнику никакой физической боли, "но позор, который обрушивался на тело из-за отказа ему в погребении, воспринимался как ужесточение наказания". По мнению автора, даже такой повсеместно распространенный обычай, как демонстрация толпе только что отрубленной головы, служил для того, чтобы усилить и подчеркнуть позор преступника. Не случайно семьи казненных прикладывали огромные усилия, подавали прошения и умоляли разрешить им пристойно похоронить казненного. Выставление тела на всеобщее обозрение в пограничных или "криминализированных" пространствах (часто у административной границы города) и отказ в обычных похоронах означал его исключение из общины и превращение в изгоя даже после смерти»
[54].
К тому же зачастую считалось, что тело, сгнившее без погребения, не воскреснет во время Страшного суда – так наказание продлевалось до конца времен.
Что же это, как не месть, продолжающаяся после смерти? О том, что казнь часто превращалась в продолжение кровной мести «другими средствами», можно судить, например, по тому, что в Иране, где действуют пришедшие из глубины веков законы шариата, родственники убитого непосредственно участвуют в казни убийцы. В 2014 году в иранском городе Нур должна была состояться публичная казнь через повешение молодого человека по имени Балал, который за семь лет до этого, когда ему было 17, зарезал своего ровесника Абдаллу. На площади, кроме многочисленных зрителей, присутствовали родственники Балала и родные Абдаллы, которым предстояло выбить стул из-под ног осужденного. Родные убитого дождались того момента, когда Балалу завязали глаза и накинули петлю на шею, после чего мать Абдаллы дала ему пощечину и сказала, что прощает. Родственники Абдаллы сняли петлю с шеи приговоренного. Ясно, что перед нами то, что осталось от древнего обычая кровной мести – или отказа от нее
[55]. Интересно, что среди фотографий, показывающих драматическое развитие событий на площади в Нуре, есть одна, где сотрудник службы безопасности Ирана (едва ли отличающейся излишней мягкостью) благодарит отца Абдаллы за то, что его семья простила убийцу. Похоже, месть не всегда оказывается самым «утешительным» и даже не самым «общепринятым» результатом.
Тот факт, что в США, совсем другой стране, с другими обычаями и традициями, родственники жертвы пусть не осуществляют казнь сами, но имеют право присутствовать при ней, тоже явно свидетельствует о том, что за современной смертной казнью кроется древний и, казалось бы, уже исчезающий обычай кровной мести.
