Через несколько месяцев после убийства Плеве, 9 января 1905 года, войска в Петербурге расстреляли мирную демонстрацию рабочих. Опять пролилась кровь. Началась революция. Запылали помещичьи усадьбы в разных концах страны, остановились заводы, восстание на броненосце «Потемкин» привело к буйным погромам в Одессе. Осенью, казалось, появилась возможность для примирения: манифест от 17 октября обещал политическую амнистию и созыв законодательной Думы, но страсти кипели по-прежнему. Обнародование манифеста вызвало ликование и демонстрации под красными флагами по всей стране, а в ответ прокатились выступления черносотенцев, еврейские погромы, произошли убийства левых журналистов. В декабре 1905 года началось восстание в Москве, которое, конечно же, было жестоко подавлено. В Севастополе расстреляли взбунтовавшихся моряков крейсера «Очаков».
Надо отметить, что в России важную роль в процессе всеобщего озверения тоже сыграла война – и даже не одна. События 1904–1905 годов происходили на фоне русско-японской войны, сегодня заслоненной для нас следующими войнами, куда более масштабными и кровавыми. А для людей начала ХХ века, для поколения, вовсе не знавшего войн, – ведь до этого в последний раз Россия воевала в 1877–1878 годах – Порт-Артур, Ляоян и, конечно, Цусима стали потрясением. «Облака сквозили кровавой цусимской пеной», – напишет Ахматова много лет спустя. Она не раз говорила о том, какое огромное значение для ее поколения имела русско-японская война.
Куда жестче и ярче это отразилось в рассказе Леонида Андреева «Красный смех», герой которого попадает на войну, показанную жуткой кровавой фантасмагорией, невероятным и жестоким безумием, сводящим с ума и рассказчика, и многих других. Заканчивается рассказ, написанный осенью 1904 года, совершенно апокалиптической сценой:
Мы подошли к окну. От самой стены дома до карниза начиналось ровное огненно-красное небо, без туч, без звезд, без солнца, и уходило за горизонт.
А внизу под ним лежало такое же ровное темно-красное поле, и было покрыто оно трупами. Все трупы были голы и ногами обращены к нам, так что мы видели только ступни ног и треугольники подбородков. И было тихо, – очевидно, все умерли, и на бесконечном поле не было забытых.
– Их становится больше, – сказал брат.
Он также стоял у окна, и все были тут: мать, сестра и все, кто жил в этом доме. Их лиц не было видно, а я узнавал их только по голосу.
– Это кажется, – сказала сестра.
– Нет, правда. Ты посмотри.
Правда, трупов стало как будто больше. Мы внимательно искали причину и увидели: рядом с одним мертвецом, где раньше было свободное место, вдруг появился труп: по-видимому, их выбрасывала земля. И все свободные промежутки быстро заполнялись, и скоро вся земля просветлела от бледно-розовых тел, лежавших рядами, голыми ступнями к нам. И в комнате посветлело бледно-розовым мертвым светом.
– Смотрите, им не хватает места, – сказал брат.
Мать ответила:
– Один уже здесь.
Мы оглянулись: сзади нас на полу лежало голое бледно-розовое тело с закинутой головой. И сейчас же возле него появилось другое и третье. И одно за другим выбрасывала их земля, и скоро правильные ряды бледно-розовых мертвых тел заполнили все комнаты.
– Они и в детской, – сказала няня. – Я видела.
– Нужно уйти, – сказала сестра.
– Да ведь нет прохода, – отозвался брат. – Смотрите.
Правда, голыми ногами они уже касались нас и лежали плотно рукою к руке. И вот они пошевельнулись и дрогнули, и приподнялись все теми же правильными рядами: это из земли выходили новые мертвецы и поднимали их кверху.
– Они нас задушат! – сказал я. – Спасемтесь в окно.
– Туда нельзя! – крикнул брат. – Туда нельзя. Взгляни, что там!
…За окном в багровом и неподвижном свете стоял сам Красный смех.
Земля, отдающая своих мертвецов, – образ Апокалипсиса, предзнаменование конца света. Похоже, как раз такие ощущения испытывали в России – кто-то сильнее, кто-то слабее.
Лето 1906 года привело к новому витку насилия. 12 августа взорвалась бомба, принесенная террористами на дачу на Аптекарском острове, где жил новый премьер-министр Петр Столыпин, которого революционеры считали (вполне резонно) инициатором разгона Государственной Думы. От взрыва пострадали более 100 человек – несколько десятков погибли. Маленькую дочку Столыпина взрывом выбросило с балкона, и она осталась инвалидом. Вот как описывала произошедшее в своих воспоминаниях Мария фон Бок, одна из дочерей Столыпина:
Мгновенно раздался оглушительный взрыв… Большая часть дачи взлетела на воздух. Послышались душераздирающие крики раненых, стоны умирающих и пронзительный крик раненых лошадей, привезших преступников. Загорелись деревянные части здания, с грохотом посыпались каменные…
Сами революционеры, Замятин и швейцар были разорваны в клочья. Кроме них погибло более тридцати человек тут же, сразу, не считая умерших в ближайшие дни от ран. Взрыв был такой силы, что на находящейся по другую сторону Невки фабрике не осталось ни одного целого стекла в окнах… Рядом с кабинетом, в гостиной, не уцелело буквально ни одной вещи, ни одной стены, ни потолка, но на своем месте остался стоять маленький столик с нетронутой и даже не покрытой пылью фотографией в рамке. Таких непонятных явлений при взрыве было много. Один из спасенных, представлявшихся папа, рассказывал потом мне, как он до взрыва подошел к знакомому губернатору и только успел начать с ним говорить, как увидел своего собеседника без головы.
Наташа и Адя, находившиеся, как было сказано, в момент взрыва на балконе над подъездом, были выброшены на Набережную. Наташа попала под ноги лошадей, запряженных в полуразрушенное ландо убийц. Ее прикрыла какая-то доска, которую топтали бесновавшиеся от боли лошади. Тут ее нашел какой-то солдат. Была она без сознания…
[122]
Через неделю было принято Положение Совета министров о военно-полевых судах. В 82 из 87 губерний было введено военное или чрезвычайное положение, а значит, военно-полевые суды могли быстро разбирать здесь дела обвиняемых в «разбое, убийствах, грабеже, нападениях на военных, полицейских и должностных лиц и в других тяжких преступлениях, в тех случаях, когда за очевидностью преступления нет необходимости в дополнительном расследовании». Суд был коротким и жестоким и вершился составом «из председателя и четырех членов суда, назначаемых из строевых офицеров начальником гарнизона (командиром порта) по приказу генерал-губернатора или главнокомандующего. Никакого предварительного следствия не проводилось, сам приговор основывался на материалах охранного отделения или жандармского управления. Судебное заседание проводилось без участия в нем прокурора, защитника или свидетелей защиты при закрытых дверях. Обвинительный акт заменялся приказом о предании суду. По личному распоряжению Николая II в положение был вписан пункт, по которому приговор должен был выноситься не позже чем через 48 часов, сразу же получать законную силу и в течение 24 часов приводиться в исполнение по распоряжению начальника гарнизона. Осужденные имели право подавать прошение о помиловании, однако 7.12.1906 военное министерство отдало распоряжение „оставлять эти просьбы без движения“»
[123].
