Уже в 1926 году смертная казнь «предусматривалась в 37 санкциях УК РСФСР 1926 года за совершение практически всех видов преступлений: контрреволюционных (13 составов), против порядка управления (6), должностных (5), хозяйственных (1), имущественных (1), воинских (11), но, парадокс, не предусматривалась за квалифицированные виды убийства (ст. 136)»
[129].
Хочется поспорить с автором приведенной цитаты – не вижу в таком распределении наказаний ничего парадоксального: убийство, даже при отягчающих обстоятельствах, – это преступление против отдельной личности. Разве может оно сравниться с расхищением государственного имущества?
Что касается печально знаменитой 58-й статьи Уголовного кодекса 1926 года, то лучше Солженицына в «Архипелаге ГУЛАГ» никто еще о ней не написал. В 58-й статье было 14 пунктов, целых 14, и все перечисленные в них преступления считались не политическими – таковых в СССР, конечно же, не было, – а уголовными, но обозначались как «контрреволюционная деятельность»:
Из первого пункта мы узнаем, что контрреволюционным признается всякое действие, направленное… на ослабление власти… И влечет за собой – расстрел… С 1934 года, когда нам возвращен был термин Родина, были и сюда вставлены подпункты измены Родине. ‹…› когда нашим солдатам за сдачу в плен (ущерб военной мощи!) давалось всего лишь десять лет, это было гуманно до противозаконности. Согласно сталинскому кодексу, они по мере возврата на родину должны были быть все расстреливаемы. ‹…›
Еще важным расширением пункта об измене было применение его «через статью 19-ю УК» – «через намерение». То есть никакой измены не было, но следователь усматривал намерение изменить – и этого было достаточно, чтобы дать полный срок, как и за фактическую измену.
Пункт 2 назначал наказание вплоть до расстрела за вооруженное восстание и попытку отторгнуть какую-либо часть советской страны.
Третий пункт – «способствование каким бы то ни было способом иностранному государству, находящемуся с СССР в состоянии войны». Этот пункт давал возможность осудить ЛЮБОГО гражданина, бывшего под оккупацией, прибил ли он каблук немецкому военнослужащему, продал ли пучок редиски, или гражданку, повысившую боевой дух оккупанта тем, что танцевала с ним и провела ночь. Не всякий БЫЛ осужден по этому пункту (из-за обилия оккупированных), но МОГ быть осужден всякий.
Четвертый пункт говорил о (фантастической) помощи, оказываемой международной буржуазии. ‹…›
Пятый пункт: склонение иностранного государства к объявлению войны СССР. Упущенный случай: распространить этот пункт на Сталина и его дипломатическое и военное окружение в 1940–41 годах. Их слепота и безумие к тому и вели. ‹…›
Шестой пункт – шпионаж, был прочтен настолько широко, что если бы подсчитать всех осужденных по нему, то можно было бы заключить, что ни земледелием, ни промышленностью, ни чем-либо другим не поддерживал жизнь наш народ в сталинское время, а только иностранным шпионажем и жил на деньги разведок. Шпионаж – это было нечто очень удобное по своей простоте, понятное и неразвитому преступнику, и ученому юристу, и газетчику, и общественному мнению. ‹…›
Седьмой пункт: подрыв промышленности, транспорта, торговли, денежного обращения и кооперации. В 30-е годы этот пункт сильно пошел в ход и захватил массы под упрощенной и всем понятной кличкой вредительство. Действительно, все перечисленное в пункте Седьмом с каждым днем наглядно и явно подрывалось – и должны же были быть тому виновники?.. ‹…›
Но никакой пункт 58-й статьи не толковался так расширительно и с таким горением революционной совести, как Десятый. Звучание его было: «Пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти… а равно и распространение или изготовление или хранение литературы того же содержания». И оговаривал этот пункт в МИРНОЕ время только нижний предел наказания (не ниже! не слишком мягко!), верхний же НЕ ОГРАНИЧИВАЛСЯ! Таково было бесстрашие великой Державы перед СЛОВОМ подданного.
Пункт 11 касался контрреволюционных организаций, пункт 12 карал за недонесение: «И за тяжкий грех недонесения НАКАЗАНИЕ НЕ ИМЕЛО ВЕРХНЕЙ ГРАНИЦЫ!!»
Пункт 13 карал за службу в царской охранке, а пункт 14 – за саботаж.
Какой огромный простор для издевательств над людьми и над законностью, сколько возможностей расширительно толковать каждую статью и не ограничивать верхний предел наказания – отправлять людей на расстрел. И опять здесь свалены в кучу измена, экономические преступления, пропаганда, недонесение – увы, знакомый набор. Можно только в очередной раз процитировать «Архипелаг ГУЛАГ»: «Сделав этот обзор великой СТАТЬИ, мы дальше уже будем меньше удивляться. Где закон – там и преступление».
От принятого в 1926 году Уголовного кодекса уже совсем недалеко – всего четыре года – до учреждения «Особого совещания при НКВД», которое вообще решало дела во внесудебном порядке – и в 1941 году получило право выносить все в том же внесудебном порядке смертные приговоры. Куда там столыпинским военно-полевым судам до ОСО… «Машина ОСО – две ручки, одно колесо», – записал для нас Шаламов.
А в 1937 году смертные приговоры начали выносить «тройки» – начальник, секретарь и прокурор. Где же защитник? Да там же, где и все прежнее законодательство, вся нормальная юриспруденция, все «бывшие» юристы, – толкает в лагере тачку.
В 1947 году (по иронии судьбы в тот самый год, когда была упразднена смертная казнь в Италии) ее отменили и в СССР. Правда, советский народ остался недоволен этим решением, и в 1950 году Президиум Верховного совета просто не мог не пойти навстречу многочисленным просьбам, поступавшим от «национальных республик, от профсоюзов, крестьянских организаций, а также от деятелей культуры», и постановил «допустить применение к изменникам родины, шпионам, подрывникам-диверсантам смертной казни как высшей меры наказания».
Это сразу дало возможность расстрелять партийных руководителей, проходивших по «Ленинградскому делу», а через два года – еврейских поэтов, которые до этого несколько лет находились в заключении, ну а еще множество тех, чьи имена не знамениты, но чьи жизни были не менее ценны.
Количество людей, получивших эту «временную», «пока что» еще не отмененную высшую меру, – мужчин и женщин, стариков и инвалидов, а с 1935 года и детей с 12 лет – все еще не подсчитано точно. Но даже если не говорить сейчас о тех, кого сгноили в лагерях, кто умер во время депортации или просто в колхозах от голода, кого забили в подвалах Лубянки или любого другого здания НКВД, – а посмотреть только на тех, кого ПРИГОВОРИЛИ пусть по издевательски карикатурному, но закону к смерти, то, по мнению самых серьезных на сегодняшний день исследователей сталинских репрессий – Никиты Охотина и Арсения Рогинского, к высшей мере наказания были приговорены 1 012 110 человек
[130].
