И эту историю тоже, наверное, можно рассматривать по-разному – например, как столкновение между членами экстремистской вооруженной группировки и явно не слишком чистоплотным торговцем оружием, где жертвами стали еще и члены его семьи. Но, с другой стороны, она может вновь напомнить о восьмой и четырнадцатой поправках к Конституции, да и вообще о злоупотреблениях, связанных с применением смертной казни.
Когда Дэниелу Ли вынесли смертный приговор, за него вступились прокурор, судья и родственники одной из жертв. Все они в той или иной форме выразили свое беспокойство и возмущение тем, что проходивший по тому же делу Чеви Кехо, руководитель организации, простым членом которой являлся Ли, был приговорен к пожизненному заключению. Именно он задушил восьмилетнюю Сару, когда Дэниел Ли отказался это делать. Обвинение не стало настаивать на смертной казни для Дэниела Ли, но федеральные власти изменили приговор. Мать, сестра и племянница убитой Нэнси Мюллер выступили против столь неравноценного приговора двум сообщникам. Возможно, предполагали они, дело было в том, что Чеви Кехо в суде выглядел очень прилично, был аккуратно пострижен и вел себя как бизнесмен, а одноглазый Дэниел Ли был покрыт нацистскими татуировками, выглядел ужасно и вызвал всеобщую ненависть. Что характерно, они требовали не казни для Кехо, а смягчения приговора для Ли. «Я считаю, что человек должен расплачиваться за свои поступки, – заявила Эрлин Петерсон, мать Нэнси Мюллер, – но не своей жизнью». Когда генеральный прокурор Уильям Барр возразил, что смертный приговор – это «исполнение долга по отношению к жертвам и их родным», миссис Петерсон ответила, что это не относится к ней. «Я не понимаю, каким образом казнь Дэниела Ли может быть проявлением уважения к моей дочери, – объяснила она, – мне кажется, что это, наоборот, пачкает ее имя. Потому что она этого не хотела бы, и я этого не хочу»
[163].
Убежденная сторонница президента Трампа, Эрлин Петерсон выразила надежду, что он проявит милосердие. Но этого не случилось. 14 июля 2020 года Дэниелу Ли сделали смертельную инъекцию.
В какой-то мере эта история очень показательна. Так же, как в Китае борются между собой принципы «ли» и «фа» – идеи конфуцианцев и легистов, в Соединенных Штатах демократические принципы, представления о ценности прав человека и значимости отдельной личности, безусловно постоянно присутствующие в американской истории, юридической теории и практике, развиваются параллельно с сильными представлениями о примате коллективных ценностей. Пуританская убежденность в значимости общины и необходимости ее защиты любыми средствами, вера в необходимость суровых наказаний для каждого, кто демонстрирует излишний индивидуализм, проявляются на многих крутых поворотах американской истории. То, что родные жертвы могут присутствовать при казни, неожиданно отсылает нас к каким-то невероятно древним представлениям о мести, воздаянии, успокоении духа убитого и его родственников. А тот факт, что президент Трамп – прямо скажем, не тот человек, который ценит и уважает жизнь отдельного человека, – не помиловал Дэниела Ли, показывает, что жестокая пуританская традиция все еще жива. Впрочем, наряду с ней, к счастью, существуют и развиваются совсем иные тенденции.
Глава 6
Казнить нельзя помиловать
В VII веке до н. э. Рим воевал с Альба-Лонгой. Два города боролись за влияние в Италии, но до того, как началась война, они были добрыми соседями, а многие римляне и альбанцы – родственниками. Поэтому было решено не проливать слишком много крови и не губить воинов в братоубийственном сражении. Рим и Альба-Лонга договорились, что каждый город выставит троих своих лучших бойцов и тот, чьи представители одержат победу, будет считаться победителем в войне. Римляне поручили защищать свой город трем братьям Горациям, а альбанцы – трем братьям Куриациям. На первый взгляд, в этом не было ничего удивительного, так как и те и другие действительно считались лучшими воинами. Но трагизм этого решения заключался в том, что Горации и Куриации были друзьями, их матери – родными сестрами-близнецами; говорили, что они не только двоюродные, но даже молочные братья. Жители обоих городов увидели в этом выборе божественный знак: сражаться должны были равные друг другу по силе и происхождению воины. Вот только сестра Горациев совсем не радовалась, так как один из Куриациев был ее женихом.
Во время тройного поединка два брата Горация были убиты, а третий применил хитрый прием. Он понимал, что одному против трех врагов сразу ему не выстоять, поэтому сделал вид, что убегает, они погнались за ним – кто-то бежал быстрее, кто-то медленнее, – и хитрому римлянину удалось убить своих врагов поодиночке. Когда он возвращался в город, все приветствовали его как спасителя, и только сестра проклинала как убийцу жениха. В ярости Гораций убил и сестру – и таким образом возникла сложная юридическая коллизия. Римляне с их преклонением перед законом не могли оставить преступление без наказания – за убийство сестры Горация следовало казнить. Но ведь он только что спас город – как быть? Римляне сумели устроить все так, чтобы сохранить жизнь своего спасителя, но при этом не нарушить законы. Горация сначала приговорили к смертной казни, но затем приговор – распространенная в Риме практика – передали на утверждение народа, и Горация оправдали, как пишет Тит Ливий, «скорее из восхищения доблестью, нежели по справедливости».
Эта история, которая в течение многих веков служила основой для пьес, картин, фильмов и даже нескольких опер, может многое рассказать о римских идеалах, представлениях о жизни и приоритетах. Но для нас сейчас важно следующее: римский народ имел право помилования. Суровые римляне, чьи законы позволяли отцу убить собственного сына (о чем, кстати, говорил отец Горация на суде, когда просил помиловать сына, – он заявил, что если бы тот совершил что-то незаконное, то он сам казнил бы его), признавали при этом возможность милосердия к убийце.
Сочетание справедливости и милосердия воспевалось на разные лады в разных странах и культурах, и, хотя государям регулярно напоминали об их обязанности карать зло (чем, впрочем, они так же регулярно и занимались), действия любой государственной машины в какой-то момент останавливались – или приостанавливались – из-за того, что невозможно было обойтись без милосердия. Как говорит героиня шекспировской «Меры за меру»:
Поверьте мне,
Что никакие атрибуты сильных –
Царю – корона, меч – наместнику,
Жезл – маршалу и мантия – судье –
Не могут им придать такого блеска,
Как милосердье!
[164]
В этих словах сформулирована важная мысль, которая в разные времена по-разному, но все же постоянно возникала в связи с вопросом милосердия, – о совершенно особом положении помилования в рамках юридической системы. С точки зрения шекспировской Изабеллы, милосердие важнее, чем корона, меч, жезл, мантия, – оно превосходит все атрибуты исполнительной и судебной власти. Но ведь милосердие находится вне юридических понятий. Иногда формы его проявления диктовались обычаем, иногда законом, но все равно удивительно, как параллельно с укреплением государства и разработкой все более разветвленных законов, с появлением все новых способов казнить и мучить людей возникали, развивались, видоизменялись самые разнообразные способы спасения их от казни, сохранения им жизни.
