Мы ползем на последнем крыле.
Бак пробит, хвост горит, и машина летит
На честном слове и на одном крыле, —
пел Игорь, размахивая руками. Цендорж щурил и без того узкие глаза, улыбался – весело!
И вправду – весело! После того ада, что довелось пережить нам в первые недели после катастрофы, после нашествия хрустальных червей, после болезней и тревог жизнь понемногу наладилась. Я уже не боялся за колонистов, оставшихся на плато, – теперь им ничего не угрожало.
Тревожила только одна мысль – где спасатели? Неужели на Земле ничего не могут придумать, чтобы помочь нам? Следом рождались совсем черные предположения, созвучные тем слухам, что распускали желторобники: нас бросили? Забыли? Сознательно обрекли на муки и испытания?
Вряд ли. Медея – отличный плацдарм для создания базы Федерации в здешнем секторе Галактики. По крайней мере на орбите должны были появляться наши корабли. Или не наши – Коалиция наверняка тоже интересуется Медеей, ведь засекли же мы перед посадкой их транспорты! Но тогда где же они? Где, черт возьми?
Внутренний голос подсказывал мне, что за ответами на эти и другие вопросы зияет мрачная тайна, и чем дольше я буду пребывать в неведении – тем лучше.
Тут, словно подслушав мои мысли, Игорь затянул новую песню:
Коль проснешься рано, копыт услышишь стук —
Не дергай занавесочку и не гляди вокруг.
Кто не любит спрашивать – тому и не солгут.
Ты, детка, спи, покуда джентльмены не пройдут.
Если встретишь ты солдат, королевских слуг,
Что ни скажут – примечай, отвечай не вдруг.
Пусть милашкой назовут, ласке их не верь,
Не сболтни, где кто бывал или где теперь!
Двадцать пять лошадок рысью через мрак —
Водка для священника, для писца табак,
Письма для шпиона, шелка для шлюхи тут…
Ты, детка, спи, покуда джентльмены не пройдут!
Если вдруг увидишь – в конюшню вход открыт,
Если в стойле пони взмыленный лежит,
Мать в слезах латает продранный жакет,
Все в порядке, крошка, и вопросов нет.
Топот вдруг в тумане, сапоги стучат,
Не пугайся, крошка, если псы молчат.
Тихо воздух нюхают оба в темноте,
Ничего враждебного в этой суете.
Если все как надо сделаешь, дитя,
Из Парижа кукла будет для тебя.
Новенькое платье, кружев серебро.
Джентльмен запомнит навсегда добро.
Двадцать пять лошадок рысью через мрак —
Водка для священника, для писца табак,
Письма для шпиона, шелка для шлюхи тут…
Ты, детка, спи, покуда джентльмены не пройдут!
[2]
– Правильная песня! – убежденно сказал Цендорж. – Кто мало знает – хорошо спит. И живет долго.
Наверное, он был прав. Но вопросы теснились в моей голове и требовали, настойчиво требовали ответов…
2 февраля 2205 года
«Кондор» стремительно пожирает пространство. Мы преодолели не менее ста двадцати километров, двигаясь в западном направлении. Характер местности не меняется – на юге высятся горы Экваториального хребта, под нами обширная равнина, уходящая на север, к океану, и на запад, в неизвестность. Обрыв плавно сошел на нет, и теперь внизу сплошная плосковина с редкими холмами, увенчанными купами деревьев.
Полет проходит штатно, погода вполне себе летная, а точнее, почти идеальная для дирижабля. Небо ясное, облачность – ноль баллов, ветер боковой, южный, слабый. Если бы был попутным – вообще никаких проблем.
Вчера совершили посадку на берегу небольшого озера. Пополнили запас воды, Цендорж с Игорем, вооружившись арбалетами, подстрелили молодую прыгуниху. Мы плотно поужинали, выпили за успех нашего вояжа. Брага «Медейская игристая», приготовляемая земляками Прохора Лапина из «черных вишенок», оказалась, как я уже писал, весьма недурственным напитком, так что к ночи, вновь подняв «Кондора», мы находились в веселом и благодушном настроении.
Здешняя ночь полна невыразимого очарования. После дневного зноя она дышит прохладой, а бездонное звездное небо навевает мысли о вечном. Дирижабль летит сквозь тьму, и первобытную тишину нарушает лишь пыхтение жаровни да стрекот винта за кормой гондолы. Из-за горных вершин выглядывает тусклый диск Аконита, и в его призрачном свете все на «Кондоре» становится серебряным.
Распорядившись снизиться до трехсот метров, я уселся у правого борта, бездумно разглядывая проплывающую под нами степь, залитую лунным сиянием. Временами мне казалось, что там, среди высоких трав, движутся какие-то тени, напоминающие скользящих в морских глубинах рыб, а поблескивающие ленты рек и ручьев только усиливали это впечатление.
Наверное, в старину моряки, пускавшиеся на своих парусных суденышках искать новые земли, испытывали схожие чувства, наблюдая под бортами своих каррак и галеонов светящиеся океанские бездны.
От полноты чувств я вслух процитировал первое «морское» стихотворение, пришедшее на ум:
По рыбам, по звездам проносит шаланду
Три грека в Одессу везут контрабанду.
Игорь немедленно отозвался с носа:
На правом борту, что над пропастью вырос,
Янаки, Ставраки и папа Сатырос.
И добавил уже в прозе:
– Мы вполне подходим под этот поэтический экипаж. Ты, Клим, конечно же, обстоятельный папа Сатырос. Я – ловкий и хитрый Янаки. А Цендорж, без сомнений, немногословный широкозадый Ставраки…
Я захохотал, а Цендорж неожиданно обиделся. Он вскочил на ноги, раскачав гондолу и едва не вывалившись за борт. Ударив себя растопыренной пятерней в грудь, монгол крикнул:
– Я – Цендорж Табын! Сто поколений предков стоят за мной!
Еле мы успокоили нашего Чингисхана…
3 февраля 2205 года
Утром решили изменить курс и посетить океанское побережье. Весь день летели строго на север. Тень от грандбаллона теперь надежно защищает от палящих лучей Зоряной звезды.
Океан оказался намного дальше, чем мы предполагали. Наступил вечер, а впереди все еще не видно никаких признаков воды. Внизу расстилается бескрайняя степь, по которой бродят стада прыгунов и каких-то неизвестных нам более мелких травоядных.
Внимательно следить за обстановкой, как когда-то на корабле, не было нужды. Поэтому, когда воспоминания стали вытеснять реальность, я не стал этому препятствовать.
Мне было восемь лет, когда разразилась Эпидемия, и, соответственно, десять, когда широкой мировой общественности стали известны подробности ее возникновения.
Идея ограничить рождаемость в странах Азии и Африки витала среди «ястребов» стран «золотого миллиарда», ставших впоследствии основой Великой Коалиции, давным-давно, чуть ли не с Великого века, но вплотную к ее воплощению они приблизились незадолго до моего рождения.
