Он умер через три месяца от инфаркта. «Совсем молодой», – шептали старушки во дворе.
Леша толкнул мамину дверь. В ее комнате не изменилось ничего. Аккуратной стопочкой высились на столе тетради в разноцветных обложках, топорщились ручки в облезлом жестяном ведерке – привет, песочница в сквере! Пузатый серый монитор древнего компьютера отражал противоположную стену, завешанную фотографиями в одинаковых рамках: мама и папа в экспедициях. Горы и реки, степь и тайга… Геологоразведка – заманчивое, загадочное слово. После папиной смерти мама стала преподавать географию в школе. Большой старинный глобус занимал целую тумбочку у окна, бросая тень на пыльный экран плоского телевизора – самого современного предмета во всем доме. И самого бесполезного.
– Лешка, ты еще не одет? Быстро давай! Опоздаем!
Дурацкий галстук-бабочка скользит в пальцах. Он ненавидит его, но куда деваться? Отчетный концерт в Малом зале филармонии, дресс – провались он! – код.
– Иду, мам, не волнуйся так. Успеем.
Теперь, когда у них есть машина, все стало значительно проще. Мама, правда, водит так себе, но это лучше, чем шлепать по лужам до метро и потом снова шлепать по лужам от него. В машине можно отрешиться от всего и «поймать волну», настроиться. Публики Алексей не боится. Она ему не мешает. Его не волнует, один человек в зале или три сотни. Он всегда один на один с музыкой.
На улице льет как из ведра. Пригоршня холодных капель срывается с козырька парадного и метко влетает ему за шиворот. Гулко бабахает гром вдалеке. Июль в этом году дождливый.
Автомобильные дворники размазывают воду по стеклу, щелкая, как метроном. Мама ругается громким шепотом. Можно подумать, Леша глуховат – сложно не разобрать пару слов, не подходящих устам интеллигентной дамы. Учительницы, между прочим! Он посмеивается, отворачиваясь, чтобы не смущать ее, и видит, как попутная машина вдруг резко забирает вправо. За секунду, оставшуюся до удара, он успевает понять, что это не попутная, а их машина боком скользит на встречку, мимо проскакивают чьи-то фары, бьющие резким светом в залитое дождем стекло…
Тяжело дыша, он ухватился двумя руками за косяк, слепо глядя в коридор. Там, в его воспоминании, случилось что-то ужасное, но он не сумел вспомнить, что именно.
– Алекс, ты чего? Тебе плохо? – испуганно тормошила его Дина.
– Что с моей мамой? – голос сел, и слова не желали выговариваться.
– О! – Дина отступила на шаг. – Все хорошо с ней, правда. Она почти не пострадала! Только ты головой о стойку ударился сильно!
Дина осторожно, одну за другой, отцепила его отчаянно мерцающие руки с побелевшими костяшками пальцев от дверного косяка. Алексей тупо смотрел на свои пальцы, ничего не чувствуя. «Мы разбились».
– Вспомнил аварию?
Он кивнул, постепенно приходя в себя.
– Это в июле было…
– Сейчас ноябрь. Пора тебе уже и очнуться.
В это невозможно было поверить, но Дина врать ему не могла. Пошатываясь от груза свалившейся памяти, Алексей сделал шаг и широко распахнул двустворчатую белую дверь на противоположной стороне узкого коридора.
Рояль, самая большая семейная ценность, всегда стоял в гостиной – пятиугольной комнате с эркером, окна которого выходили на Никитский сад, а не во двор, как все остальные. Это был старый инструмент, еще дореволюционный. По бабушкиным рассказам, ее отец давал уроки своим ученикам не только в стенах консерватории, но и на дому. На самой бабуле, по ее же словам, природа отдохнула. Не было у нее ни слуха, ни способностей, но рояль она берегла и очень радовалась, что не зря: именно он разбудил в Леше музыкальный дар.
Алексей подошел к инструменту и погладил черный лак крышки над клавиатурой. Прохладная гладкая поверхность откликнулась под его дрожащими пальцами, отправляя в душу неведомую науке волну. Молчаливый и прекрасный, рояль от Карла Бехштейна заставил сердце вздрогнуть от заполнивших память аккордов.
Клавиатура притягивает Лешу, как магнит. Белые клавиши звучат чисто и ярко, словно семицветье радуги. Черные – заостренные, кажутся опасными, меняют звук в сторону тревожного, печального.
– Софья Аркадьевна, ну какой преподаватель музыки? Ему же три года всего! – пытается отбиться от бабушки папа. – Лешка у нас доктором будет. Или адвокатом! Лешк?
Папа подхватывает его на руки, подбрасывает к самому потолку и ловит, больно сжимая руками ребра. Леша корчится и сопит, пытаясь вывернуться из отцовских рук. Ряд черно-белых клавиш манит к себе. Отец отпускает, и Леша тянется к роялю. Приходится встать на цыпочки, чтобы краешком глаза видеть большие, как зубы бегемота из мультфильма, белые клавиши. Он прижимает одну – глубокий низкий звук вибрирует в комнате. Если нажать две рядышком, получается некрасиво, а если через одну – звук становится еще глубже…
Папа сдается быстро, и у трехлетнего Леши появляется первый музыкальный педагог – строгая старуха, старше самой бабушки – Елизавета Павловна. Произнести ее имя правильно Леша пока не может, она так навсегда и остается для него «Илизаета».
Дина подошла к роялю и задумчиво посмотрела на Алексея.
– Сыграешь? – тихо спросила она, бросив быстрый взгляд за окно.
Ему хотелось играть! Хотелось так, что потеплели и налились тяжестью кончики пальцев. Только времени на это у них не оставалось.
Леша отрицательно покачал головой:
– Если вернусь, обязательно сыграю тебе. Но – не сейчас.
Главное желание, огромное и такое горячее, что трудно было дышать, звало на берег. Вернуться домой по-настоящему. К маме, к наступившей без него осени, к Дине… Он еще раз провел ладонью по глянцевой крышке рояля – «До встречи, друг!» – и вышел из гостиной.
Тишина в коридоре напомнила ему единственный раз, когда он летал на самолете: тогда заложило уши при взлете и пришлось нелепо кривляться, открывая и закрывая рот, чтобы неприятное ощущение пропало. Леша нахмурился, потянувшись к входной двери, да так и замер с вытянутой рукой: он понял, чего именно не хватало в доме.
…Кап-кап. Кап. Кап. Кап-кап-кап. Кап.
Кран в кухне жил своей жизнью. Сантехник Борисыч возился с неказистым латунным «пациентом» регулярно и с удовольствием, ведь бабушка всегда подносила ему стопочку – в благодарность. После смерти бабушки пропал куда-то и пожилой грузный Борисыч. Жэковские работники менялись, а кран все тек. Эти новые сантехники каждый раз предлагали поставить новый кран, но мама не соглашалась: пришлось бы сменить и большую старинную раковину, чего она делать не желала. В конце концов рабочим надоело «изобретать» прокладки для старого крана и они стали просто игнорировать заявки из девятнадцатой квартиры.
«Цит. Цит», – мерно отсчитывает метроном, но неритмичное капанье из кухни сбивает Лешу. Он сердито косится в сторону приоткрытой двери, вздыхает и выходит из-за рояля. Времени совсем немного, а партитура сложная, и он должен играть безупречно. Нельзя исполнять Рахманинова «как-нибудь». Чистота и эмоции. Техника и душа. Так внушала ему педагог. А тут это капанье!
