– Сказал, господин. Если будет на то воля повелителя, вещий Зарни пока научит девочку играть на гуслях.
– А что Учай?
– Посмеялся. Дескать, не девичье дело на гуслях играть… И про тебя, господин, изволил сказать всякого…
– Что я сдурел?
– Ну-у… Не совсем такими словами…
Слабое тепло зимнего солнца еле ощутимыми ручейками растекалось по коже. Зарни неспешно стянул кожух, положил рядом на настил плота, оставшись в одной рубашке. Варак поглядел на него, вчуже поежился от холода. Вспомнил, как они так же сидели на плоту – Зарни говорил, он записывал, – когда на той стороне озера показались чужаки. Два свирепых косматых дрива, по виду сущие разбойники; тощий, еле живой с виду молодой бьяр; мальчишка-ингри и девочка с огненной копной волос. Ох как перекорежило Зарни при одном звуке ее голоса! На миг Вараку показалось, что слепой гусляр вот-вот потеряет сознание…
– Так, а что мальчишка? Этот, как его… Мазай? Кирья к нему очень привязана, не так ли?
– Это правда, господин. Они как брат с сестрой. Вроде вместе росли…
Варак поколебался, добавил:
– Мальчишка очень испугался, когда увидел повелителя. Аж прочь из избы шарахнулся.
– Любопытно…
– Но повелитель ему ничего плохого не сделал. Наоборот, улыбнулся этак по-доброму… Спросил, как здоровье деда…
– Деда?
– Да, я тут поспрашивал: его дед Вергиз считался у ингри чародеем. Волчьим пастырем его прозвали.
– Откуда такое прозвище?
– Прости, еще не знаю, господин…
– Так узнай! – строго сказал Зарни, стягивая рубашку.
И снова застыл, словно изваяние, подставляя голый торс морозу и бледному зимнему солнцу. На шее сверкнуло солнечное колесо, вызывавшее неизменное любопытство Варака. В Аратте тоже носили знак Солнца – гладкий золотой круг на цепи. А у Зарни лучи загибались посолонь, словно Господь Солнце бежал по небу, подобно восьминогому скакуну или катящемуся колесу…
Варак мельком оглядел могучие плечи слепца и мысленно ядовито усмехнулся: «Учай-то, похоже, считает моего господина выживающим из ума старцем – а гусляру ох как далеко до старости! И вовсе не годы выбелили его огненные косы…»
– А что там дривы, с которыми пришла Кирья? – спросил Зарни, разминая руки.
– Эти сразу нашли в Ладьве сородичей. Старшего, Варлыгу, повелитель уговаривал остаться. На службу к себе звал. Тот сказал, что подумает, но сперва хочет поискать своих – может, кто выжил…
– Я вроде слышал об этом Варлыге…
– Да он знатный разбойник! Ну, то есть по-здешнему герой-избавитель, борец с проклятыми арьяльскими захватчиками, – ухмыльнулся Варак. – В те времена, когда Киран тут был наместником, того дрива Варлыгой прозвали. Говорят, он успел даже в столице в вендской страже послужить. Оттуда его сослали на Великий Ров, потом, видно, сбежал. Через Змеиный Язык с товарищем прошли, зимой – неслыханное дело! Тут на торгу болтали, будто сперва-то беглецов побольше было, а дошли всего двое – ох, неспроста…
Зарни зевнул:
– Все, ступай.
Гусляр оперся на руки и почти без всплеска соскользнул с края плота в воду. Варак проводил его неодобрительным взглядом, собрал одежду с настила и понес в палатку – греть над жаровней. Он уже не первый раз присутствовал при купании Зарни и всякий раз изумлялся, зачем тому нужно так себя мучить. Сам Варак все время кутался и мерз и опасался не пережить здешней суровой зимы.
* * *
Зарни дважды переплыл озеро и теперь медленными гребками возвращался к плоту. Изредка из глубин, лаская кожу, пробивались к поверхности горячие струи и тут же растворялись в студеной зимней воде. Хоть озеро и не покрывалось на зиму льдом, теплым его никто бы не назвал. Вода обжигала кожу, но Зарни это даже нравилось. Он мог бы плавать так еще долго, наслаждаясь своей выносливостью и свободой движения. Пожалуй, даже в прежние, куда лучшие времена гусляр не был таким сильным. Руки-то уж точно стали как у кузнеца – раньше было просто незачем. Зарни любил плавать, любил лес и воду. Они дарили ему множество звуков, запахов и ощущений и позволяли ненадолго забывать о своей ущербности.
Подплывая к плоту, он вытянул руку, безошибочно нашарил край бревна, подтянулся, выбрался из воды. Плечи и голову тут же окутало полотенце, женские руки принялись бережно вытирать длинные волосы. Местные бабы наперебой стремились услужить знаменитому гусляру, который вдобавок пользовался славой колдуна. Только успевай выгонять, не то поселились бы прямо в палатке! Уж чего Зарни не ожидал, так этого. В давние времена, когда он был красавцем, от женщин отбоя не было. Потом с горечью думал, что женщины будут относиться к нему, безногому слепцу, с отвращением. А вышло все наоборот. К прежнему восхищению добавилось почитание и преклонение, будто перед святыней. По всей Аратте ходили легенды о боговдохновенных певцах, которые пожертвовали частью себя за великий дар. Кто глаз отдал, кто оба, кто и жизнь – да ладно, если свою… Никто даже не сомневался, что страшное увечье гусляра было священной жертвой богам.
Зарни порой думал, что Тулум и это предусмотрел.
Насухо вытертая кожа, обдуваемая холодным ветерком, так и горела. Но Зарни, как всегда, наслаждался ощущением безупречной чистоты, которое дарило ему купание. Он до болезненности любил это ощущение. Как он сам сильно подозревал, оно появилось после зловонных подвалов государевой тюрьмы…
* * *
Жителям столицы сияющий Лазурный дворец кажется небесным градом, плывущим над пестрыми городскими крышами. Золоченый купол главного храма Исвархи в ясные дни слепит глаза, будто само солнце. Никто даже и не подозревает, как скверно пахнет в его темных подвалах глубоко под землей. Особенно в некоторых…
Зарни давно потерял счет дням. Все они были одинаковы – погружены во тьму и наполнены болью. Боль не проходила очень долго. Если бы ему просто выкололи глаза острым раскаленным прутом, как другим заговорщикам, раны давно уже зажили бы. Но жуткое зелье, которое влили ему в глазницы, разъело все, оставив незаживающие нарывы. Раны подсыхали и снова лопались, по лицу днем и ночью сочилась сукровица. Все, о чем поначалу мечтал Зарни, – поскорее умереть, лишь бы прекратилась боль. Но палачи, вовсе не заботясь о том, чтобы облегчить мучения осужденного, внимательно следили, чтобы раны не загноились. И вот понемногу муки начали отступать. Вчера Зарни наконец смог проспать целую ночь, не просыпаясь ни от боли, ни от кошмаров…
А следующим утром – или вечером, он уже не знал – его снова притащили в тот подвал. Зарни издалека учуял знакомый запах – благовония, которыми пытались перебить вонь крови и испражнений, – и едва не лишился разума от ужаса.
– Проходите сюда, святейший! Вот он, злыдень!
– Ну и запашок тут у вас, – брезгливо произнес вошедший.
Это был голос святейшего Тулума. В последний раз Зарни слышал этот голос как раз перед тем, как жгучая отрава полилась ему в глазницу.
