– В дривах столько ненависти к арьям – как не воспользоваться ею ради благого дела? Надо с чего-то начинать. Ну а уж потом…
Повелитель ингри кивнул:
– Хорошо. Пусть покажут, на что способны.
Зарни мгновение подумал и сказал отрокам:
– Стоян, Белко! Пойте песню о явлении Матери Битв.
Повернувшись к Учаю, он пояснил:
– Эту песнь я сочинил на языке дривов. Она – воинская. Песнь посвящена великой богине. Здесь она выступает в облике Матери Битв.
– Правильно! – одобрил Учай. – Пусть дривские воины тоже учатся поклоняться моей Богине. Но чтобы полюбить ее всем сердцем, они должны ее узреть!
– Воистину ты прав, мудрый сын Шкая, – склонил голову Зарни. – Ради этого все и затевается. Итак, в этой песне мы видим Богиню глазами раненого воина, потерпевшего поражение в страшной битве. Он лежит среди мертвых тел друзей и врагов. Он понимает, что битва кончена, и тщетно мечтает о мести, на которую ему не хватает сил…
– Дривам такое положение будет особенно близко, – осклабился Учай.
– В этот миг над полем битвы является Богиня…
Учай вновь ушел в себя. Он вспомнил Богиню – как она явилась ему на черных крыльях над погребальным костром арьев в день, когда был сожжен Мравец. В груди молодого вождя что-то болезненно сжалась. Как же давно он не видел свою небесную возлюбленную! Как пусто без нее, как одиноко!
Двое отроков-дривов выступили вперед, дружно грянули по струнам. Звонкое гудение враз перенесло Учая туда, где все возможно, где нет той невидимой, но нерушимой препоны, в обыденности разделяющей людей и богов…
– Когда солнце не встало днем,
Словно ветер задул светило,
И земля пылала огнем,
Пожирающим все, что было.
Когда кровь залила жнивье,
Урожай воронью богатый,
Я упал – и узрел ее
В миг отчаянья и расплаты.
Мрак ночной в ее волосах
В небе северный вихрь нес,
И чернели ее глаза,
Что не знали горечи слез.
«Поднимись!» – велела она.
Ее голос звучал, как гром.
«Назови врагов имена,
Чтобы стал победой разгром!»
Я сдержал в своем горле стон,
Вспоминая лица врагов:
«Зверь не носит людских имен
И не ведает славы богов!
Вой понятнее их речей,
Радость стоит множества слез!
Дай лишь меч – лучший из мечей
И коня, чтобы в битву нес!»
«Крови зверя хлебнувши всласть,
Зверем станет и человек.
Жажды крови всесильна власть:
Не насытишься ей вовек…»
Так живительная гроза
Дальней молнией шлет гонцов,
Сквозь зажмуренные глаза
Я увидел ее лицо…
Вдохновенные глаза подростков, слаженные юные голоса, грозное гудение гуслей – все это невольно захватило Учая настолько, что он почти не вслушивался в слова. Образы вставали перед его внутренним взором сами собой. Когда отзвучала песня, Учай вздохнул с сожалением…
– Очень хорошо! – громко заявил он, когда певцы умолкли. – Однако я желаю, чтобы в первый раз ты сам спел эту песнь, Зарни! Я буду при этом присутствовать, чтобы видеть лица моих воинов. И вот еще что – нужен важный повод, чтобы собрать всех: и дривов, и ингри, и, может быть, даже арьев Кирана… Все должны узреть Матерь Битв и полюбить ее, как я!
– Повод за тобой, сын Шкая, – склонил голову Зарни. – Если он будет достаточно весомым – как знать, может, и сама Богиня явится послушать песнь…
– Я знаю, что ей по нраву, – промурлыкал Учай, прикрывая глаза.
Зарни скривил узкие губы и махнул отрокам рукой:
– Ступайте!
Юные дривы направились к выходу. Кожаный полог уже опустился за ними, когда чуткий слух Зарни уловил обрывок насмешливой фразы:
– Что ж ты заплачку свою не спел? Убоялся повелителя до слез довести?
Тот, к кому обращались, ответил неразборчиво. Однако Зарни услышал довольно.
– Эй! – крикнул он. – Хельми, ну-ка вернись!
Младший побратим Учая послушно возвратился в палатку.
– Ты на что посягнул? – строго спросил гусляр. – Не я ли говорил, что рано вам еще сочинять, не по умениям!
– Да это же безделица, – покраснел Хельми. – Она не о воинстве, не про подвиги вождей или деяния богов… Она про девушку.
– Девушку?
– Да, замученную. Стоян и Белко недавно взяли меня к дривам на пирушку. Я там такого наслушался, потом ночь не спал – вспоминал да плакал. А к утру жальная песенка сама сложилась…
– Ладно, спой. Если хорошо вышло, браниться не буду…
Тонкие пальцы Хельми пробежались по струнам, и те зажурчали, словно весенний ручей, – Учай и не подозревал, что гусли могут звучать столь нежно. Но при этом такой скорбью веяло от напева, что у повелителя ингри даже в носу зачесалось неведомо почему. И чем дольше Учай слушал жалобную песнь, тем сильнее осознавал то, на что с самого начала намекал ему Зарни. Эти отроки вовсе не для того, чтобы развлекать воинов у костра или шататься по сопредельным землям, собирая слухи. Они его незримые стрелы, непревзойденное оружие в войне с Араттой.
– Ехали арьяльцы из лесов в столицу,
Утащили Айну, милую девицу.
У реки гуляла и венок сплетала,
Ах, зачем ты, Айну, в руки им попала?
Айну моя, Айну, ты не позабыта!
В грязь венок втоптали конские копыта…
Плачет Айну громко, слезы льет ручьями:
«Отпустите, люди, меня к милой маме!»
Щерится арьялец, с Айну рвет рубаху:
«Нет у тебя мамки, померла со страху,
Как ее топили, как избу сжигали,
Как отца рубили, голову снимали…»
Привязали Айну средь густой дубравы,
воронью потеха, волку для забавы…
Уходила Айну за отцовской тенью,
Выкликала братьям смертные моленья:
«Заклинаю, братья, кровушкой моею:
Повстречал арьяльца – убивай злодея!»
* * *
