И этого не может быть! Мы не верим, не хотим верить, не можем верить, чтобы у людей, действующих во имя любви к ближнему, поднялась бы рука жечь на огне этих ближних, подвергнуть их страшным бедствиям, лишая их с их семейством крова, имущества и средств к существованию».
Сходные мысли развивались в статье «Пожары», предназначенной для журнала братьев Достоевских «Время», но цензура с одобрения царя, прочитавшего статью, запретила ее, а за журналом было установлено особое наблюдение. Можно предположить, что недовольство Александра Николаевича вызвал основной тезис статьи, оправдывавший студенческую молодежь от обвинения в поджогах, и кроме того, личность Федора Достоевского, участника памятного ему кружка Петрашевского.
Но не сама же по себе загорелась половина столицы!
Как бы то ни было, поджигателей не нашли, явного заговора не обнаружили, однако государю вновь указали на опасность «вольного духа», и он согласился, что надо этот дух укоротить. Вице-губернатору Тверской губернии М.Е. Салтыкову, призванному на службу во время «оттепели», предложено было подать в отставку. Для борьбы с левыми радикалами на восемь месяцев приостановлено издание «Современника» и «Русского Слова». Арестовано несколько человек, в том числе известный публицист Чернышевский.
4
Так ли уж был опасен для покоя империи Николай Гаврилович Чернышевский, бывший семинарист, а ныне редактор и литератор, получивший, правда, широкую известность в прогрессивном обществе? За Александром II стояли жандармы, полиция, гвардия, армия, сотни доносчиков, тысячи чиновников, сотни тысяч дворян, миллионы покорных мужиков. За Чернышевским – его слово, истинное в той же мере, сколько и ложное, и своей двусмысленностью прельстившее тысячи молодых, искренних и жарких сердец. Под его непосредственным влиянием складывалась подпольная революционная организация «Земля и воля», формировалась на новой идейной и моральной основе когорта жертвенников-революционеров. Они верили в революцию и всеми средствами готовили ее. Александр чувствовал это и все свои усилия полагал на предотвращение такого исхода для России.
7 июля 1862 года Чернышевский был препровожден в Петропавловскую крепость и посажен в одиночную камеру Алексеевского равелина. Однако с юридической точки зрения преступление его следовало еще доказать и вину обосновать. Не судить же за высказанные мысли, хотя бы и принесли они немалый вред. Поводом для ареста послужило перехваченное письмо Герцена к Н.А. Серно-Соловьевичу, в котором упоминался Чернышевский в связи с намерением печатать «Современник» в Лондоне. На суде Николай Гаврилович докажет, что письмо – фальшивка, но что он и власть – враги, было давно ясно обеим сторонам.
А ведь родился в семье священника, учился в Саратовской духовной семинарии и, казалось бы, был сформирован устойчивой патриархальной средой русской провинции. Но семнадцатилетний семинарист вдруг отправляется в Петербург, и там его немалые таланты получают неожиданное развитие.
Чернышевский стал крупнейшим и виднейшим выразителем не просто идеи, но целой идеологии, логически стройной и последовательной, имевшей своим выводом непосредственные практические действия – расшатывание самых основ, впитываемых с молоком матери: веры в Бога, уважения к родителям, верности царю и Отечеству.
Обманчива бывает внешняя доброта. За ней могут стоять как истинная любовь, так и равнодушное следование обычаю. Но что хуже – за ней может стоять зло, не пустое слово, не отвлеченное понятие, а раз-нуздание зверя в человеке.
Добро одухотворено любовью, зло движется противодуховной враждой, и если добро по самой природе своей религиозно, зло в своем естестве состоит из слепой отвращенности от Божественного. В создаваемой революционными демократами идеологии радикальное и всестороннее безбожие сливалось с отрицанием всего существующего порядка и образа жизни. Свое личное знание и мнение они подставляли на место законных ценностей, спекулируя на мечтательной доброте и легковерии молодых.
Зло входит в мир лестью и обманом. Прогрессисты поступили просто: они разложили жизнь на составные элементы, лишив ее цельности. А в мире нет ничего совершенного, и всякое явление имеет оборотную, подчас весьма неприглядную сторону, и всякий герой на пути свершения великих дел колеблется и падает едва ли не на каждом шагу. Вот об ошибках да слабостях и втолковывали первые прогрессисты своим адептам. Они осмеивали и принижали все старые идеалы, подменяя извечные ценности идолами. Громко говорилось о науке, о факте и прогрессе, а вполголоса – о свободе, равенстве, братстве и социализме. Тогда стал популярным стишок:
Надменный нигилизма век,
Кому святое лишь игрушка,
Твердит, что человек – лягушка,
И что лягушка – человек.
Иван Сергеевич Тургенев, удивляясь и пугаясь нового явления в русской жизни, создал образ Базарова, нигилиста, самого выжигающего у себя душу. Валом пошли к нему письма. В одних писателя обвиняли в мракобесии и сообщали, что с «хохотом презрения сжигают его фотографические карточки». В других упрекали в низкопоклонстве перед молодым поколением. Тургенев попал в самый нерв общественной жизни.
В жизни «Базаров» был не один, за ним тянулись и люди слабой воли и не одаренные большим разумом, для которых подчас обрамление идеи было важнее ее сути. Проповедуй Базаров лысизм, и те же Кукшина и Ситников первыми остриглись бы наголо, полагая в этом жертвенный порыв на благо прогресса.
«Происходит какая-то путаница, – тихо удивлялась дочь придворного архитектора Елена Штакеншнейдер, – слово „прогресс“ заменило слово „цель“».
Власть чувствовала опасность заразы нигилизма, но оказалась беспомощной в ее подавлении. Нельзя сказать, чтобы другие противники нигилизма молчали. Федор Достоевский знал, что делал, когда в мае 1862 года пришел на квартиру к Чернышевскому и просил его умерить влияние «Молодой России», приведшей его в ужас.
М.Н. Катков в Москве, Н.Н. Страхов, В.П. Авенариус, В.И. Аскоченский, князь В.Ф. Одоевский, H.С. Лесков и другие в Петербурге пытались бороться идеями с идеями, но это оказалось непросто.
Обличению деспотизма либералов посвящена статья Лескова в «Северной пчеле» от 20 мая 1862 года. «„Если ты не с нами, так ты подлец!“ – таков „лозунг наших либералов“», – писал Лесков. Держась такого принципа, наши либералы предписывают русскому обществу разом отречься от всего, во что оно верило и что срослось с его природой. Отвергайте авторитеты, не стремитесь ни к каким идеалам, не имейте никакой религии (кроме тетрадок Фейербаха и Бюхнера), не стесняйтесь никакими нравственными обязательствами, смейтесь над браком, над симпатиями, над духовной чистотой, а не то вы «подлец»! Лесков уважительно пишет о царе-реформаторе, зная о пренебрежительном отношении Чернышевского к реформам Сперанского и вообще идее плавных постепенных перемен.
Писатель отрицает «гнусные меры» для достижения «великих целей» «уравнения всех во всех отношениях, не исключая и имущественного», для «подчинения личной свободы деспотизму утопической теории о полнейшем равенстве дурака с гением, развратного лентяя с честным тружеником». Прямо называя «Современник» главным выразителем такого рода идей, Лесков отстаивает свое право, уважая «талантливых сотрудников этого издания», не соглашаться с их убеждениями.
