3 июня Саша писал отцу из Фредериксберга, небольшого городка неподалеку от датской столицы, куда летом переезжала королевская семья.
«Милый Па, пишу Тебе из места, где Никса наш милый был так счастлив и выехал отсюда женихом. Дай Бог, чтобы и я был также счастлив. Молю Бога, чтобы Он устроил это дело и чтобы Он благословил меня».
Но что бывает в жизни просто?
Царские сыновья прибыли в Копенгагенский порт 2 июня. Король Кристиан IX по-отечески приветствовал путешественников, тем более что был годами равен с их отцом. С ним поехали прямо в Фредериксберг. На подъезде к королевскому дворцу в коляске их встретили королева и Минни, показавшаяся Саше после годичной разлуки еще прелестней и краше. Сердце у него отчаянно билось. Милое личико Минни будто осветило все вокруг, и все стало казаться замечательным.
Король был удивительно мил и понравился Саше с первого взгляда. Владимиру король пожаловал орден Белого слона. Был торжественный обед. Потом пили чай. Придворные русские и датские следовали известному распорядку, а для влюбленного великого князя время то ускорялось, когда она была рядом, то будто замирало, случись ей отойти.
Пытаясь передать отцу происходящее в его душе, Саша подыскивал слова тому, что трудно передается словами. «Ты не можешь себе представить, милый Па, как мне хочется устроить все это дело и как можно поскорее. Я чувствую, что могу и даже очень полюбить милую Минни, тем более что она так нам дорога.
Решительно не знаю, что скажет на все это милая Минни. Я не знаю ее чувство ко мне и это меня очень мучает. Я уверен, что мы могли бы быть так счастливы вместе. Я молюсь усердно Богу, чтобы Он благословил меня и устроил мое счастье. Я уверен, что мой милый Никса не оставит теперь меня, он наверно молится за меня. Мы всего больше говорим с Минни о милом брате. У нее постоянно навертываются слезы, когда она говорит о нем. Почти во всех комнатах на окошках Никса вырезывал свое имя и год своего пребывания, которые до сих пор остались на стеклах. Минни вспоминает каждую дорожку, каждое место, где они гуляли или разговаривали всего больше. Она мне еще больше понравилась теперь, и я чувствую, что я люблю и что я достоин ее любви, но дай Бог, чтобы и она меня полюбила… Я чувствую, что моя любовь к Минни не простая, а самая искренняя и что я готов сейчас же все высказать ей, но боюсь…»
Саша не договаривал в письме то, что было известно ему и отцу, о первой и сильной страсти к княжне Марии Эрастовне Мещерской. Став цесаревичем, он постарался заглушить наивную первую любовь и отодвинул в дальний угол памяти воспоминание о последнем поцелуе влюбленных. Он был прямодушен и грубоват, юный цесаревич, но старательное желание полюбить милую Минни было вполне искренним – он был готов любить.
…День следовал за днем в тишайшем Фредериксберге, а погруженный в любовный дурман Саша никак не мог решиться на объяснение. Немало времени отнимали протокольные мероприятия. Приходилось выслушивать рассуждения короля о благодетельности реформ, начатых его предшественником, которые хотя и доставляют хлопоты, но все же полезны. Датские генералы скупо делились своим печальным опытом – войны с Пруссией, в которой потерпели поражение… И вот только они умолкали, непременно появлялся несносный король и вновь начинал нескончаемую песню о реформах, о советах, которые он решается предложить вниманию юного наследника великого монарха…
Приплывший кстати брат Алеша сильно старался помочь. Он заговаривал с королем, задавал массу вопросов, а то по-мальчишески запросто просил позволения пострелять в парке.
12 июня протокольных мероприятий не было. Сидели вчетвером в гостиной, разговаривали. Минни предложила посмотреть ее комнату. Вчетвером же и отправились, но на пороге комнаты Алексей вдруг загорелся желанием увидеть датские ордена, и король уступил ему.
В чисто прибранной девичьей светелке, говоря по-русски, уставленной горшками с цветами, клеткой с какой-то птичкой, сели за круглый столик смотреть альбом фотографий. Первые листы Минни не дала ему смотреть, заявив, что он будет над нею смеяться. А он впервые смог возразить ей и настоял на том, чтобы смотреть альбом с самого начала, с акварельного портрета младенца, утопающего в пене кружев и вензелях розовых бантов.
Саша то смотрел в альбом, то на дверь в спальню Минни, то осмеливался поднять глаза на ее лицо, такое невинное, доброе… и мучительно думал, как же начать, нельзя же сразу бухнуть: я вас люблю, выходите за меня замуж! Начать надо было как-то особенно. Никса, вот кто никогда не терялся… Но его нет! А я люблю Минни!
И, не придумав ничего подходящего, Саша разом выложил все заготовленное долгими фредериксбергскими вечерами. Минни, вспорхнув со своего стула, бросилась к нему на шею и заплакала. Он тоже не мог удержаться от слез, и неловко задал страшный вопрос:
– Можете ли вы полюбить еще кого-нибудь, кроме милого Никсы?
– Никого, кроме его брата! – был ответ.
Они снова крепко обнялись.
Вдруг появилась королева, король, Алексей и Владимир, все обнимали их и поздравляли.
Свое необычно длинное письмо с рассказом о всем пережитом в тот день Саша закончил так:
«…Теперь еще раз прошу Вашего благословения и помолиться за меня и за нее. Я никогда не думал, что могу быть так счастлив, как теперь.
Целую Вас крепко от всей души.
Ваш Саша».
Так, казалось бы, счастливо заканчивается печальная полоса в жизни Романовых. Так виделось современникам. Они и догадаться не могли, что сын наследника престола Александра и принцессы Дагмары, желанный и заранее любимый Николай, названный в честь брата и деда, первый внук Царя-Освободителя окажется последним русским царем.
Нет такого времени в человеческой истории, которое люди, живущие в нем, сочли бы счастливым и безоблачным.
И все же велики были надежды на лучшее в Александрово время, в эпоху Великих реформ.
Книга третья. Заложник реформы
Часть I. Крамола
…Мы дожили до какого-то туманного времени. Мгла покрывает умы. В одних видишь неожиданное, в других не видишь ожидаемого.
Из письма митрополита Филарета к А.Н. Муравьеву
Глава 1. В НАДЕЖДЕ СЛАВЫ И ДОБРА
1
По весне подводились расходы императорской семьи, и государю представлялась подробная роспись. Обыкновенно он подмахивал ее не глядя, уверенный, что старый и молодой Адлерберги (первый уже формально, второй фактически), отвечавшие за министерство двора и уделов, его не подведут. Пролистывая счета, округлым писарским почерком идущие строка за строкой, он выхватывал: «…за шитье платья портному Богданову – 1864 р., Шармеру – 19 р., за пуговицы и шелковую тесьму пуговичному фабриканту Льюнгбому 8 р.75 коп… ливрейным служащим по случаю приносимого ими поздравления с праздником Св. Пасхи, в день Тезоименитства Вашего Императорского Величества, в Рождество Христово и в Новый год – 765 р.50 коп., тверскому гражданину Петру Денисову за поднесение Вашему Величеству пряников 5 руб., крестьянину деревни Скотино Петру Никитину за поднесение хлеба 7 руб.», – а почему разница в два рубля? Удивился, но пролистнул еще: «…о выдаче пособий: дочери коллежского секретаря Юрьева Евдокии – 300 руб…» А лошадь, украденную у него в Петергофе, так и не нашли! Хорош этот князь Суворов, гуманнейший петербургский губернатор, и вся его полиция… Видно, это закон: либералы несут беспорядок… Окунул перо в чернильницу и с мягким нажимом вывел свое имя и росчерк. Все, с делами покончено.
