Итак, в Санкт-Петербурге, в зале Государственного Совета 4 апреля в понедельник Фоминой недели проходило заседание общего собрания Совета. Как и всегда по понедельникам, началось оно около половины первого часа дня. Председательствовал великий князь Константин Николаевич.
В четыре пополудни был объявлен перерыв. По воспоминаниям Есиповича, члены Совета разбрелись по залу, вышли в фойе, как вдруг из комнаты председателя раздался крик:
– Василий Андреевич, сюда!
Крик – был явление небывалое в этих стенах, и взоры всех обратились на комнату председателя. Тут стала известна поразительная и ужасная новость о покушении.
Князь Долгоруков вышел и сказал громко одно слово:
– Стрелял!
В Большой дворцовой церкви был отслужен благодарственный молебен, и далее Государственный Совет двинулся к кабинету императора. Он вышел, за ним великий князь Константин.
Государь вышел твердо и весело, будто ничего не случилось, сказал:
– Бог спас! Верно, я еще нужен России.
Все перекрестились. Вдруг послышались быстрые шаги, двери распахнулись и вбежали цесаревич Александр, великие князья Алексей и Владимир. Наследник в слезах с порога бросился к отцу. Тот обнял его.
– Ну, брат, твоя очередь еще не пришла…
А Мария Александровна рыдала в своей спальне.
Со всей семьей Александр вернулся в Казанский собор. Перед чудотворным образом был отслужен благодарственный молебен.
«За что?» – одна мысль билась и мучила его. Смерти он не боялся, уверенный, что век любого на земле отмерен Господом; риск он даже любил, это придавало остроту привычному течению жизни, позволяло вновь и вновь утверждать свое превосходство, как на охоте медвежьей, где всякие случаи бывали, но здесь… Неблагодарные!
В тот день ближе к вечеру в квартиру Аполлона Майкова вбежал Достоевский, страшно бледный и трясущийся, как в лихорадке.
– В царя стреляли! – вскричал он не здороваясь, прерывающимся голосом.
Все вскочили.
– Убили? – закричал Майков каким-то нечеловеческим, диким голосом.
– Нет. Спасли… благополучно… Но – стреляли! стреляли… стреляли… – и Достоевский повалился на диван в горячке.
Показательна также реакция Герцена, писавшего 1 мая 1866 года: «Мы поражены при мысли об ответственности, которую взял на себя этот фанатик…»
Весть о чудесном спасении императора быстро разнеслась по городу, и после молебна на площади перед собором он увидел густую толпу. По воспоминаниям очевидцев, государь был весел и, проходя в толпе народа, давал всем целовать руки. Кучки народа стояли и вдоль Невского, огромная Дворцовая площадь была заполнена людьми. Пришлось заезжать со стороны Адмиралтейства.
Люди не расходились, в комнаты доносился шум, который впервые не радовал, а беспокоил его. Пришлось выйти на балкон. Будто дуновение ветра пронеслось по человеческому морю, там и тут раздавались крики «Ура!» Он верил, что кричали искренне, но, вглядываясь в сливающуюся панораму лиц внизу, невольно искал – кто, который сейчас поднимет руку с револьвером…
Не ему одному приходили в голову такие мысли. «Ваше величество, не стоит рисковать… Ваше величество, достаточно просто показаться народу», – повторял ему Адлерберг.
– Саша, ты помнишь венскую гадалку? – повернулся к нему император. – Помнишь?… Значит, это правда! Значит, надо ждать. Это – всего только первое…
– На все Божья воля, – угрюмо ответил Адлерберг и, наклонив голову, жестом пригласил его в комнаты.
Тем не менее, дабы никто не смел думать, что он испугался, Александр вновь и вновь выходил на балкон. Толпа не расходилась, и «Ура!» продолжали кричать. В девять вечера ударили в большой колокол у Исаакия и пошел благовест. Народ повалил к собору, где начался благодарственный молебен.
В залах Зимнего толпились придворные чины, генералы, чиновники высших рангов. Все тянулись в Георгиевский зал, где ожидался выход государя. Обстановка была возбужденная, многие без церемоний громко переговаривались, как будто в такой день все можно. Но когда распахнулись двери и император под руку с императрицей вступил в зал, все затихло. Следом шел наследник и другие великие князья. Раздалось мощное «Ура!».
Александр Николаевич поднял руку:
– Где же мой спаситель?
Толпа генералов расступилась, и появился маленький, худой человечек в долгополом халате мастерового. Замер было, но стоящий за его спиной генерал Тотлебен с отеческой улыбкой подтолкнул, и человечек вышел на середину залы.
– Иди! Иди к государю! – громким шепотом подсказал Тотлебен.
Видно было, что он еще молод. Мгновенно в толпе пролетело его имя – Осип Комиссаров. Именно он толкнул злодея в руку и тем отвел погибель. И новое известие заставило встрепенуться зал: он родом из Костромы! Второй Сусанин! Так и должно было случиться Божьим промыслом: крестьянин спас царя!
Скептики, правда, усомнились, так ли все произошло и нет ли в этом для генерала Тотлебена какой-либо выгоды, но их не хотели слушать. Приятнее было верить в чудо.
Александр положил руки на плечи Комиссарова и прерывающимся голосом сказал:
– Я… тебя… делаю дворянином! Надеюсь, господа, что вы все этому сочувствуете!
– Ура-а-а! – раздалось в ответ.
Мария Александровна склонилась на плечо Комиссарова и заплакала.
По городу рассказывали, что в тот вечер к скромному жилищу Комиссарова подъехала золотая карета, в которую была запряжена шестерка белоснежных лошадей, и отвезла спасителя и его жену в царский дворец чай пить.
В первые дни народ просто не отходил от дворца. Депутации ехали со всех концов России: дворяне, купцы, мещане, крестьяне преподносили иконы, адреса, а то и просто кланялись и кричали «Ура!» Во всех газетах печатались приветственные адреса.
5 апреля состоялся торжественный молебен в Исаакиевском соборе. Там Александр Николаевич был без жены, от нервного срыва слегшей в постель. За ним стояли сыновья и братья.
6 апреля утром император устроил смотр войск, а днем по случаю чудесного спасения ему представлялся дипломатический корпус. На приеме была императорская чета со всеми членами августейшей семьи и Осип Комиссаров, превратившийся за один только день во всемирно известную личность.
Вечером 6 апреля в Мариинском театре была снята «Русалка», играли «Жизнь за царя». Театр был совершенно полон. К началу второго действия прибыл государь с семьей. Публика кричала «Ура!» и требовала гимн, который оркестр исполнил трижды. Требовали Комиссарова, как будто присутствия самого царя было недостаточно. По окончании оперы вновь трижды прозвучал гимн. Государь из своей ложи приветливо раскланивался с публикой. У подъезда, когда он садился в коляску, его приветствовала огромная толпа. Люди стояли и вдоль улиц, по распоряжению градоначальства празднично иллюминированных.
