Одному хорошо думалось, когда резвая кобыла стучала копытами по аллеям царских парков. Пес бежал рядом, отвлекаясь по своим собачьим делам, а после стремительным бегом нагоняя его. Он останавливался, брал пса в коляску и гладил по мягкой шерстке, ощущая теплое биение верного собачьего сердца.
Впрочем, одиночество его на прогулках было относительным. Частыми были встречи с дачниками, мужиками, солдатами, а то стайка институток встречалась возле дороги. Ему почтительно кланялись, девицы приседали, он в свою очередь поднимал руку к козырьку картуза.
Иногда брал с собой Машу, ему казалось, что она больше мальчишек любила его. Сам старался не показывать свое предпочтение, насмешливо называл «уточкой» за походку вперевалочку, но дочка будто читала в его сердце и отвечала ему полной и нежной любовью.
С ней он чаще останавливался: то сорвать цветок Маше захотелось, то птичка красивая сидела на кусте, и он со стыдом признавался, что не знает, какая это птичка.
Вдруг набегали дети дачников семи – десяти лет. Нетрудно было понять, что его проездов ждали, его караулили, и он относился к этому с пониманием. Единственное, о чем просил детей, – не брать и не передавать никаких просьб от взрослых.
– Дети, – сказал он при второй их встрече, – попросите дачников не встречать меня. Я и без того всегда на людях, а мне хотелось бы побыть вдали от них. С вами я себя хорошо чувствую.
Ребята указывали ему грибные места, наперебой зовя за собой. Девочки подносили букетики земляники, и взяв один, нельзя было обидеть кого-то и не принять другой, третий…
– Спасибо, дети. Вы нарвали для себя – кушайте на здоровье!
– Возьмите!
– Ладно, это я передам Маше.
– Ваше величество, это для государыни! – просили они. Он брал, благодарил, а после раздаривал землянику другим ребяткам. Некоторых он отметил прозвищами. Одного мальчугана, всегда нарядного и аккуратно причесанного, прозвал «Жених», другого за короткие штаны, которые ему были малы, «Шотландец», вихрастого малого за скрипучие сапоги «Музыкант».
«Жених» однажды упорно терся рядом и теребил карман царского летнего пальто.
– Я, ваше величество, женюсь! – огорошил его малый.
– На ком же?
– Да вот на Сашеньке! – малый показал на прелестную крошку в бежевом платье, из-под которого виднелись розовые панталончики с кружевами. Русые локоны выбились из-под соломенной шляпки, розовые щечки, голубые глазки – куколка да и только.
– У тебя губа не дура, – похвалил император. – Когда же свадьба?
– В воскресенье. Я приказал кухарке приготовить сладкий пирог и малиновый кисель!
– Молодец. Как это я сразу тебя угадал!
Скоро Маша перестала с ним ездить. Она завела в Царском собственную ферму с козочками, курами, утками, кроликами и все время пропадала там. Александр Николаевич сам не ожидал, что это огорчит его – вот он уже и дочке не нужен.
Однажды на пути в Павловск его застал летний ливень. Деваться было некуда, и он поспешил под высокую ель, где уже сгрудилась стайка ребятишек. Он им обрадовался. Конь мок рядом, потряхивая отпущенными поводьями и временами обдавая их брызгами. Детки гладили теплые, мерно вздымающиеся бока. Чудные запахи стояли под елью – лошади, елки и чего-то землянично-молочного от деток. Он болтал с ними.
– А где Жених?… Тут, молодец. Что-то я Шотландца гордого не вижу. Видно, штаны новые примеряет.
Детки хохотали, как колокольчики звенели. Он закуривал и шутя предлагал папиросу мальчикам, учил их пускать дым носом.
– Но вы не привыкайте, это пустое баловство.
– Ваше величество, а почему вы сегодня на гнедом коне, а не на белом? – спрашивал робкий голосок.
– Завтра буду на белом. Нравится он вам? – спрашивал Александр Николаевич. – Это подарок мне от турецкого султана… Счастливые вы, дети, вы не знаете жизни. Не знаете, как тяжело если хочешь сделать доброе дело, а тебя не понимают, противятся…
Личики вокруг посерьезнели, раздались уверения, что не всегда им бывает весело.
– И вам не всегда весело бывает?… Напрасно. Уроки, верно, учить надо, не все гулять да орехи рвать. Французский как у вас идет?… Поговорим по-французски!
Ребята засмущались, хотя двое-трое говорили почти свободно.
– Ну и хватит. Иностранные языки необходимо знать. Вот мне приходится и дома по-французски говорить, а лучше родного русского языка нет. Давайте продолжать по-русски!..
В один из дней он объявил детской компании, что переезжает в Петергоф, а оттуда отправится в столицу, и потому надобно им проститься до следующего лета. Детки так откровенно огорчились, что и он опечалился. Расцеловал каждого в лоб.
– Я люблю бывать с вами дети, я с вами отдыхаю, – признался он им, а скорее себе. – Хотите покататься?
– Да-а-а! – завопили они, впервые забыв прибавить «Ваше Величество».
– Залезайте ко мне в коляску по двое, только чур, папиросы у меня не таскать и бича не трогать!
Бич из слоновой кости с золотой короной, украшенный гранатами, был подарен ему королевой Викторией. Он дорожил им, любя такие красивые пустячки.
Александр Николаевич катал всю дружную компанию по Павловскому парку, а над последней парой решил подшутить и, не остановившись, повез их к Царскому. Один было и не заметил, а Шотландец, щеголявший в новых просторных штанах, вдруг завопил прямо у него над ухом:
– Ваше величество, пожалуйста, пожалуйства, остановите! Какой гриб у дороги!
Осмелев, ребятки просили у него на память платки, а один решительно попросил отрезать кусочек от летнего пальто.
– Дети, – засмеялся государь, – что скажет государыня, когда увидит меня оборванным? Да и платки брать нехорошо.
6
Ничто не случайно в нашей жизни. В дарованной нам свободе выбора мы мучаемся страстями и тягостями жизни, подчиняемся давлению обстоятельств, уступаем своим слабостям и помышляем, что направляем свою судьбу. Чаще всего мы не ведаем о том, что происходит рядом с нами, о людях и событиях, споспешествующих нашим начинаниям или, напротив, грозящим опасностью.
Так, в том же 1866 году, 24 июля, когда Александр Николаевич уже перебрался с известной целью в Петергоф, в тихом городе Владимире происходило прощание епископа Феофана (Говорова) со своею паствой.
Владыку Феофана любили. Он часто служил в древних Владимирских храмах, возобновлял те из них, что пришли в запустение, открыл женское епархиальное училище. Он всем сердцем жил со своими пасомыми, деля с ними радость и горе, утешая и вдохновляя в своих проповедях.
Битком набитый Успенский собор затих, когда после отслуженной им литургии на амвоне показалась высокая, худая фигура епископа с длинной седой бородой. Он помолчал, опустив глаза на крест в своих руках, а затем негромким, но ясным голосом, слышным по всему храму, заговорил:
