Коротконогий человек в военном мундире с орденами и лентами, старый, с морщинистым лицом, пышными и длинными усами и хитрыми, лукавыми глазами, постоянно полуприкрытыми веками, радушно приветствовал Александра Николаевича, осыпая его похвалами за проводимые реформы и за сочувствие к Франции.
Празднества были блестящие, ибо в Париж съехались и другие коронованные владыки Европы. В Тюильрийском дворце были даны парадный обед и бал, в Опере – парадный спектакль, в Лопшане – скачки, а на 25 мая был назначен большой смотр войск французской армии.
При возвращении со смотра, в Булонском лесу, к коляске, в которой с Александром II ехали французский император и великие князья Александр и Владимир Александровичи, подбежал бледный молодой человек с остановившимся взором и выстрелил в царя.
Он промахнулся. Пуля попала в ехавшего рядом с коляской французского шталмейстера. Конные драгуны, окружавшие коляску с императорами, ударили его палашами, он упал и был тут же подобран полицией. Злоумышленник оказался поляком по фамилии Березовский.
Пунцовый от волнения Наполеон III извинялся без перерыва. Он довез Александра II до Елисейского дворца, а вскоре туда примчалась императрица Евгения с выражением соболезнования и сочувствия. Императрицу трясло, и Александру Николаевичу пришлось самому утешать ее.
Очередное покушение сильно омрачило его настроение, но и странным образом успокоило. Два случая он пережил, оставалось еще четыре, если верить венской колдунье, а не верить ей уже не было оснований. Пока Господь хранил его.
Покушению он не удивился, хотя по дороге во Францию в Вержболово объявил о высочайшем повелении: прекращении всех дел политического свойства, касающихся последствий польского мятежа.
В разговоре со старым графом Павлом Дмитриевичем Киселевым, русским послом во Франции, Александр Николаевич сказал:
– Вчера в Булонском лесу повсюду слышались крики «Да здравствует Польша!» Я также готов произнести тот же возглас, если эти люди проникнутся своею обязанностью и сделаются тем, чем они должны быть: честными и спокойными подданными.
В России событие вызвало шумное негодование, за границей реакция была иная. Достоевский писал 28 июля из Дрездена в Петербург Аполлону Николаевичу Майкову: «…Происшествие в Париже меня потрясло ужасно. Хороши тоже адвокаты парижские, кричавшие vive la Polange! Фу, что за мерзость, а главное – глупость и казенщина!»
Парижский суд присяжных пытался оправдать Березовского, но все-таки приговорил его к пожизненному заключению.
Всемирную выставку Александр Николаевич посетил, хотя и не чувствовал большого интереса. Много было любопытного, поразительных диковин, например серебряный лебедь, плававший и поворачивающий голову совсем, как живой. Однако основа выставки была деловая, практическая. XIX век стал веком науки и промышленности. К гордости государя, Россия не ударила лицом в грязь на всемирном смотре. Публика обращала внимание прежде всего на дивные вологодские кружева, на старинные вышивки, на финифтяные изделия из Великого Устюга, но наградами выставки были отмечены ювелирные изделия Сазикова и Овчинникова, печатная продукция Сытина и многое другое. Всего же Россия получила 443 награды выставочного комитета, что составляло более трети всех наград. Не менее приятно было для самолюбия российского императора, что оркестр Кавалергардского полка на конкурсе был признан одним из лучших в Европе.
Однако реальное политическое содержание визита оказалось небогатым. Наполеон III выдвигал такие условия для поддержки требований России об отмене унизительных статей Парижского трактата, что пойти на них не было возможности.
На проводах перед Елисейским дворцом Наполеон, тяжело ступая, подошел к российскому императору и долго жал ему руку. Его неприветливый кошачий взгляд исподлобья шарил по лицу русского властелина, но на лице царя ничего, кроме любезной улыбки, нельзя было увидеть. Александр Николаевич никогда не симпатизировал ему. После дежурных фраз прощания царь с сыновьями пошел к карете, а Наполеон тяжело ступил на лестницу дворца. После покушения Орсини он постоянно носил кольчугу и посоветовал то же своему гостю, но тот отказался.
Не пойдя на сближение с Россией, озлобив Италию разгромом войск Гарибальди при Ментане, разочаровав Англию агрессивными планами в отношении Бельгии, Наполеон не смог договориться о военном союзе и с Францем Иосифом. Бисмарк был доволен, а в Петербурге поняли, что война в Европе – вопрос времени.
Домой возвращались через Польшу. В Варшаве Александр II демонстративно в открытой коляске проследовал в Бельведерский дворец.
Там он подписал два указа, облегчавших бремя тягот части польских мятежников. Польский вопрос для доброго и справедливого царя оставался большой личной трагедией. Желая блага польскому народу, он обязан был бороться с революционной партией, стремящейся к ниспровержению законного порядка.
Спустя неделю в Риге, на приеме представителей города и купечества Прибалтийского края, эстляндских дворян и депутации из Ревеля, император заявил:
– …Вы знаете, господа, с каким удовольствием я посещаю каждый раз ваш край… Но я желаю, господа, чтобы вы не забывали, что принадлежите к единой русской семье и образуете нераздельную часть России, за которую отцы ваши и братья и многие из вас самих проливали кровь!
Но вот кончились обязательные визиты, церемонии и речи. Как приятно было добраться до небольшого, но такого уютного, родного дворца в Ливадии, где были все свои, и перевести дух и снять с себя хотя бы на время тяжеленную «шапку Мономаха».
3
Яркие мимолетные зарисовки Ливадийского быта дал в своих путевых очерках Марк Твен, посетивший царскую резиденцию летом 1868 года. Будущий классик американской литературы был тогда молодым журналистом, и именно юмористические заметки «Простаки за границей» о путешествии американских туристов сделали ему имя. Когда корабль с туристами прибыл в Ялту, они просто послали телеграмму с вопросом, не примет ли их император. Вскоре пришло приглашение в Ливадию. Такая экстравагантность была у нас в новинку, туризм тогда был уделом избранных.
Американский консул предупредил, что мужчины должны надеть фраки, белые лайковые перчатки и белые галстуки, дамы – быть в светлых платьях. По его мнению, император пройдется вдоль ряда гостей, кому-то кивнет, кому-то что-то скажет, и этим прием закончится. Следовало рассчитывать на 15 минут. Но и 15 минут с российским императором многого стоили. Туристы нервничали, всю ночь сочиняли приветственные спичи, а прислуга гладила их костюмы.
Действительность оказалась иной. Когда туристы выстроились под деревьями у входа во дворец, вышел император с семейством. Раскланиваясь и улыбаясь, он приветствовал гостей. В его радушных словах, пишет Марк Твен, «чувствовался характер, русский характер: сама любезность, и притом неподдельная. Француз любезен, но зачастую это лишь официальная любезность. Любезность русского идет от сердца, это чувствуется и в словах и в тоне, – поэтому веришь, что она искренна».
