Александр Николаевич шел намного дальше. Незадолго до франко-прусской войны он подтвердил Бисмарку свое обещание: в случае вмешательства Австро-Венгрии на стороне Франции Россия выдвинет к границе трехсоттысячную армию, а если понадобится, даже займет Галицию. В августе 1870 года Бисмарк заверил Петербург, что там могут полностью полагаться на его поддержку. «Мы охотно сделаем все возможное», – уверял прусский канцлер.
Тем временем он уже умело спровоцировал Наполеона III на объявление войны первым и обеспечил для Пруссии нейтралитет не только России, но и Австро-Венгрии, Великобритании и Италии. Французская армия была ослаблена захватами далеких колоний и не готова к войне: более чем в два раза она уступала объединенным немецким войскам в численности, далеко отставая в количестве и качестве артиллерии, продуманности военных мероприятий и организации войск.
4 августа германские войска начали общее наступление и нанесли сокрушительное поражение французским армиям на всех направлениях. 12 августа Наполеон III снял с себя обязанности главнокомандующего. 2 сентября произошел разгром французской армии под Седаном. После 12-часового сражения по приказу Наполеона III над крепостью был поднят белый флаг. 4 сентября пала Вторая империя, и Франция вновь была объявлена республикой. 18 января 1871 года в Версале была провозглашена объединенная Германская империя. Прусский король Вильгельм I стал наследственным германским императором, а Отто фон Бисмарк – общегерманским канцлером.
Об отношении Александра Николаевича в ту пору к пруссакам дает представление такой случай. В 1871 году государь пил воды в Эмсе. Императрица Августа пригласила его на завтрак в Кобленце в обществе офицеров прусского полка его имени. В одной комнате был накрыт стол для императрицы и Александра II со свитами, в соседней – возле буфета закусывали офицеры полка.
Александр Николаевич вдруг нахмурился и попросил хозяйку:
– Прошу вас посадить за стол старших офицеров.
– Но нет места, – смутилась императрица.
– Сейчас я сделаю, – и Александр Николаевич повысил голос. – Эй вы, подите в ту комнату и пригласите оттуда старших офицеров!
И генералы Воейков, Рылеев, Долгоруков, Салтыков послушно вышли.
За поведением государя стояли не только родственные симпатии к дяде, русско-немецкие отношения действительно были слишком давними и разветвленными, чтобы ими пренебрегать. Стоит вспомнить и такие символические жесты, как совместная клятва Александра I, прусского короля Фридриха Вильгельма III и королевы Луизы у гроба Фридриха Великого, и такую важную деталь из жизни великого Ломоносова, как его германское обучение, а многие тысячи немцев, прибывавших в Россию в качестве солдат, ремесленников, учителей, профессоров, часовщиков, колбасников, пекарей и лекарей… При всех очевидных различиях в истории, культуре и самом мировосприятии народов, ни с одной другой страной у России не существовало столь развитой и глубокой системы взаимосвязей. Впрочем, на текущих политических делах это не всегда сказывалось.
Разгром Франции коренным образом изменил баланс сил в Европе. Горчаков заявил Александру II, что пора возбудить вопрос об отмене нейтрализации Черного моря и даже возвращении России Южной Бессарабии. Предложение обсуждалось на заседании Совета министров 15 октября 1870 года. Единства мнений не было. Опасались негативной реакции Великобритании и Австро-Венгрии, и более надежным казался путь предварительных договоренностей с европейскими правительствами.
Настал звездный час Александра Михайловича Горчакова. Он убеждал министров и государя в том, что не стоит полагаться на добрую волю Европы, не стоит обманываться поддержкой Пруссии, чья признательность недолговечна, а следует действовать самостоятельно и решительно. От вопроса Милютина, предусматривает ли он возможность возникновения «военных затруднений», Горчаков отмахнулся:
– Военная сторона меня не касается!
Дмитрий Алексеевич был не меньшим патриотом, чем князь Горчаков, но не мог не принимать во внимание возможные военные последствия действий России. Он предложил ограничиться заявлением об отмене статей Парижского трактата, относящихся к Черному морю, но не упоминать о территориальных вопросах, могущих обеспокоить Австро-Венгрию и Турцию.
19 октября в российские посольства был отправлен циркуляр министра иностранных дел о решении России отказаться от части статей Парижского трактата. Аргументация министра была красноречива и убедительна: договор неоднократно нарушался самими державами, подписавшими его, он ставил южные области России перед опасностью появления в Черном море иностранных судов. Вся справедливость аргументов была бы бесполезна, не сложись в то время выгодная ситуация: Франция выведена из игры, Пруссия только-только обещала поддержку, Австро-Венгрия косилась на Берлин, а Лондон никогда не действовал в одиночку.
Конечно же, из Вены и Лондона последовали враждебные протесты, но Бисмарк сквозь зубы поддержал. Неожиданную помощь оказали Соединенные Штаты, напомнившие, что никогда не признавали положений трактата, ограничивавших права России на Черном море.
Горчаков, чтобы не дразнить гусей, согласился на созыв международной конференции в Лондоне. 1 марта 1871 года была подписана лондонская конвенция, отменившая все ограничения на Черном море для России, Турции и других прибрежных стран. Русский черноморский флот мог возрождаться, упрочивалась безопасность Новороссийского края, и все это было достигнуто без грома пушек, без пролития русской крови. То был триумф не только России, но и лично ее министра иностранных дел.
2
Осенью 1870 года в адрес императора со всей России пошли всеподданнейшие адреса от дворянских и земских собраний, городских и сельских обществ с выражением радостных чувств по поводу возвращения России ее прав на Черном море. Государь просматривал все адреса и повелел отвечать благодарностью на каждый.
Правда, москвичи и тут сумели отличиться. Москву он любил особенно нежной любовью. После смерти матери Александр Николаевич решил оставить Нескучное с дворцом Александрия за собой и выплатил цену имения братьям. Он продал городу парк Сокольники за 350 тысяч рублей, хотя тот стоил миллион. Адрес же его огорчил.
В обращении Московской Думы по почину городского головы князя Черкасского было выражено не только удовлетворение свершившимся событием, не только верность подданных своему государю, но и сочувствие к продолжению преобразовательной деятельности монарха, как источнику новой крепости для государя и государства.
«Никто не стяжал таких прав на благодарность народа, как Вы, Государь, – говорилось в обращении, – и никому не платит народ такою горячею привязанностью. От Вас принял он дар и в Вас же самих продолжает он видеть надежнейшего стража дарованных ему вольностей, ставших для него отныне хлебом насущным. От Вас одних ожидает он завершения Ваших благих начинаний и первее всего – простора мнению и печатному слову, без которого никнет дух народный и нет места искренности и правде в его отношениях к власти; свободы церковной, без которой недействительна и сама проповедь; наконец свободы верующей совести – этого драгоценнейшего из сокровищ души человеческой. Государь, дела внешние и внутренние связуются неразрывно. Залог успеха в области внешней лежит в той силе народного самосознания и самоуважения, которую вносит государство во все отправления своей жизни…»
