Большим развлечением для молодежи были устраиваемые на Масленой неделе балаганы на Адмиралтейской площади, где позже разбили Александровский сад. В балаганах Лейферта показывали патриотические представления вроде «Взятия крепости Ах-ты» с громкой и дымной пальбой из пушек.
К балаганам привозили институток. Для девочек то была редкая возможность выйти за стены закрытых учебных заведений. В общем потоке карет пахло лошадьми, дымом, каким-то тошнотворным варевом и талым снегом, пока сильный порыв ветра с Невы не стирал эти ароматы, принося свежий и бодрый дух моря и дальних стран.
Кареты с институтками ехали шагом в общем потоке катающихся. Девочки с интересом узнавали неведомую им жизнь столицы, смотря во все глаза без бдительного присмотра классных дам, твердо знавших, что прилично, а что неприлично наблюдать воспитанницам императорских учебных заведений.
Молодые офицеры, воспитанники Пажеского корпуса, Александровского лицея (давно переведенного из Царского Села в столицу), Училища правоведения и военных корпусов – почти все имели в институтах родственниц или просто знакомых. Поток нежных девичьих лиц волновал самых впечатлительных до сердцебиения, до столбняка. Другие приходили запросто, ожидали знакомых и обменивались приветствиями, за что институтки потом получали нагоняи, если классная дама успевала из своей кареты высмотреть подобное нарушение правил приличия.
После балаганы были перенесены на Царицын луг за Миллионной улицей. Кроме балаганов, на Масленицу строили ледяные горы, но спускаться с них считалось неприличным для учащейся молодежи ввиду нетрезвого состояния катающихся, большей частью фабричных рабочих.
К зимним развлечениям, конечно же, относились балы. Стоит пояснить, что от офицеров лейб-гвардейских полков, особенно гусаров, кавалергардов и кирасир, требовалась не одна строевая служба, но и обязательные выходы в свет. Офицер, не желающий показываться в свете, был на дурном счету у начальства, и карьера его была под вопросом из-за отдаленности от сильных мира сего.
В то время, как и всегда, дети умели огорчать своих родителей. Однажды Дмитрий Алексеевич Милютин только вошел в свой кабинет после смотра войск на Дворцовой площади, как доложили о приходе киевского генерал-губернатора князя Дондукова-Корсакова. Князь был в числе коноводов враждебной военному министру партии, и казалось странным, почему он так вдруг появился.
Войдя в кабинет, князь казался крайне взволнованным и как-то неловко бросился на шею Милютину. Тот поспешно разомкнул его руки.
– Помилуйте, Александр Михайлович, что с вами?
– Любезный Дмитрий Алексеевич, – преодолевая рыдания, начал объяснять Дондуков-Корсаков, – мой сын Михаил, двадцати одного года, корнет кавалергардского полка…
Милютин подал несчастному отцу стакан воды.
Суть дела состояла том, что старший сын князя, обожаемый отцом и матерью, тайно женился на какой-то певичке, десятью годами старше себя, и вследствие этого должен был выйти в отставку. Родители отказывались видеть сына, молившего о прощении за то, что разрушил их честолюбивые планы и бросил пятно на княжескую семью.
– …Но вы же понимаете, Дмитрий Алексеевич, он просто легкомысленный и слабохарактерный мальчишка! Эта хитрая и ловкая особа его провела!.. Я только что объяснил все эти обстоятельства государю. Я просил его императорское величество о помиловании сыну за противозаконное вступление в брак, будучи на армейской службе, и о возвращении его на службу в армию. Государь сказал, что обсудит дело с вами. Так уж я…
– Не могу обещать вам ничего определенного, но даю слово сделать все, что от меня зависит в этом… щекотливом деле, – отвечал Милютин.
На следующий день он говорил с государем, и оба решили простить мальчишку. Вечером Милютин поспешил навестить князя и княгиню Дондуковых-Корсаковых и передал им повеление императора об определении их сына на службу и закрытии дела о противозаконной женитьбе. То-то было радости в княжеском доме.
Балы бывали в Зимнем дворце, в Эрмитаже и Аничковом дворце у наследника. Известно было, что Александр Николаевич ездил на балы, даваемые князьями Барятинскими, графами Апраксиными, графом Толстым, князем Юсуповым. Особенно много стало приемов и увеселений после свадьбы великого князя Владимира Александровича. Обе молодые великие княгини – цесаревна Мария Федоровна и Мария Павловна очень любили танцы.
Цесаревичу приходилось подчас оправдываться перед государем. Вот одна из его записочек, написанная на простом листе бумаги, небрежно, с пропуском знаков препинания:
«Милый па извини меня, что я не приехал сегодня к докладу Военного Министра, но мы вернулись домой после бала только в начале 4-го часа и легли в начале 5-го. До свидания до обеда. Минни здорова и не устала.
Твой Саша.
4-го февраля 1867».
Император хмурился, но прощал. Молодежь в царской семье не пропускала хороших балов, не пренебрегала и торжественными приемами. После приемов бывал парадный обед, на котором подавали, например, суп из черепахи и претанье, пирожки, мясо дикой козы, стерляди по-русски, котлеты Ришелье, пудинг Виктория, артишоки, на жаркое – фазанов, рябчиков и перепелов, салат, ананасы в мараскине, мороженое, фрукты, кофе, конфекты, чай (это меню торжественного обеда в честь 40-летия Николаевской морской академии).
В те годы высший свет, как и широкие круги дворянства, охватило принесенное из Франции поветрие – спиритизм. Имя Юма стало известно всем. Во многих домах устраивались спиритические сеансы. (Ими сильно увлекся, например, Владимир Иванович Даль.) В напряженной тишине с потушенным светом сидели за круглым столом, взявшись за руки, образуя цепь, и – крутилось блюдечко и вызванная «душа» по буквам передавала свои сообщения. Такого рода сеансы посещал и государь, считая их фокусами, занятным времяпрепровождением.
Противниками сеансов были люди верующие и просто обладающие здравым смыслом. Созданная по инициативе профессора Дмитрия Ивановича Менделеева комиссия Петербургского университета нашла, что спиритизм – не что иное, как «дикое суеверие». Синод также осудил его. Однако в своих забавах высший свет пренебрегал и наукой, и верой.
Кроме балов и вечеров высшее общество с большим разбором, по личному приглашению цесаревны, встречалось на катке в Таврическом саду. Мария Федоровна любила, когда ее на салазках спускали с ледяных гор ловкие молодые офицеры Александр Вонлярлярский и лейб-гусар граф Толстой.
Александр Александрович увлекался игрой в городки на коньках. В то время дамы еще только начинали становиться на коньки, этот спорт оставался сугубо мужским делом. Молодежь с неприязнью смотрела на первые попытки дам, мешавших их молодецким играм, но тихая и мягкая внешне Минни сумела настоять на своем, и вскоре в Таврическом саду зимние городки прекратились.
Летом столица пустела, но если император не уезжал в Эмс или Ливадию, то высший свет оставался в Петербурге, и тогда любимым развлечением были скачки. Граф Лев Толстой в романе «Анна Каренина» описал скачки, состоявшиеся вечером 4 июля 1872 года, со слов своего доброго знакомого князя Дмитрия Оболенского. Едва ли стоит соперничать с гением, но кое-что добавить можно.
