Но это случилось спустя неделю, а в тот день с некоторым замедлением он осознал, что был на волосок от немалой опасности. Убить не убил бы, но покалечить такой зверюга мог запросто. Но не страх ощущал он, а бодрое чувство уверенности и силы. Нет, не поддадимся ни этому зверю, ни какому иному!
Стол в палатке был накрыт. Свита топталась в отдалении. Александр Николаевич по обыкновению подошел первым к столу и сделал приглашающий жест. Все подошли, обступили стол. Пили немного, сам император – два-три глотка. Тосты обыкновенные: за здоровье государя, за удачную охоту. Завязался общий разговор. Люди в палатке хорошо знали друг друга.
Пора было бы и отправляться, но по давно сложившейся традиции из окрестных деревень собирались солдаты-отставники. В старых шинелях и начищенных сапогах, многие в валенках, с бравым видом старички выстраивались в шеренгу. Как было заведено, государь к ним подошел и милостиво поговорил. Вспомнили полки, командиров, войны и маневры. Затем следовала команда:
– Выдать всем по рублю, а георгиевским кавалерам – по три!
Сегодня все было как обычно, а вот в прошлый раз один солдатик явился пьяный. Товарищи было оттащили его в сторонку, но государь, выйдя из палатки, тут же заметил и строго спросил:
– А это что там такое?
Пьяненький встал и заплетающимися ногами дошел до царя, тут ему силы изменили, и он упал ничком с криком:
– Здравия желаю, ваше величество!
– Да ты пьян! – гневно вымолвил царь. Пьяных он не любил и не жаловал.
– Точно так! – со снегу откликнулся солдатик. – С радости, что вижу ваше величество!
Несмотря на свою строгость, государь усмехнулся и отошел. У него на охотах всегда было хорошее настроение. Пьяненького подняли и дали тот же рубль, что и другим.
Охоты проводились по линии железной дороги, больше по Варшавской и Балтийской. Излюбленное место было возле деревни Лисино. От станции садились в сани и гнали. Случалось, что иной приглашенный, солидной комплекции генерал, выпадал из саней на повороте и не то что встать в размашистом тулупе, но и голоса не успевал подать. Когда замечали чье-то отсутствие, вся колонна останавливалась и ожидали, пока подберут потерянного. Александр Николаевич в таких случаях только посмеивался. В лесу с него спадали нередкие раздражительность и гневливость, неотвязные усталость и сосредоточенность. Сам он считал охоту лучшим для себя лекарством, дававшим здоровья на неделю трудов.
Впрочем, и в иные охотничьи вечера государь уделял время делам, просматривал бумаги и беседовал с нужными людьми. Иные думы были неотвязными. Приглашенный как-то Валуев приехал в мундире.
– Зачем это ты себя стесняешь? – удивился государь. – Ведь мы тут простые гости.
Кроме своих, приглашались и некоторые иностранные послы, чаще других – прусский. При большом сборе Александр Николаевич за обедом потчевал всех как радушный хозяин, уговаривая отведать и свежеприготовленной дичи и блинов с икрой. Особенно большое общество собиралось во время визитов какого-либо иностранного принца.
Их особенно любили егеря за щедрое награждение, но более других, несравнимо – обожали они государя.
Лучшие качества Александра Николаевича бывали видны на охоте: доброта, мягкость и великодушие в обращении с людьми. Он оставался прекрасным стрелком. Бывало, сделает меткий выстрел, зверь падает смертельно раненный. Сосед государя стреляет и добивает зверя и победно кричит:
– Готов! Я свалил!
С неподражаемо мягкой улыбкой Александр Николаевич поднимает большие голубые глаза:
– Так ты говоришь, что зверь твой?
– Точно так, государь!
После паузы Александр Николаевич кашлянул и кротко произнес:
– Согласен, не спорю, можешь поднять его.
А ведь охотничий азарт, гордость и честь охотника – вещи нешуточные, тут все без чинов и званий, и лучший тот, кто повалит больше зверей.
О чувствах егерей говорит такой случай. Раз в Гатчинском парке олень не шел под выстрел. Тогда егерь схватил его за рога и, прячась за ним, повел его под ружье государя. Тот сгоряча выстрелил, и пуля рикошетом ранила егеря в плечо.
– Да как тебе в голову такое пришло! – обрушился на него после охоты Александр Николаевич.
– Помилуйте, ваше величество, – с почтительной улыбкой отвечал тот. – Риску никакого. Я без всякого сомнения знал, что государь попадет в лоб или глаз оленя.
Далеко не все на царских охотах стреляли метко. В том же декабре 1870 года (на следующей после памятной медвежьей охоты) барон П.К. Ферзен нечаянно застрелил Владимира Скарятина, известного дворянского оппозиционера.
2
Несколько раз Александр Николаевич брал на охоту старших сыновей, но вскоре убедился, что только Сашка имел охотничью жилку. Владимир был послушен, стрелок, и неплохой, но не имел ни капли охотничьего азарта. То был маменькин сынок.
Некоторое представление об этом царском сыне (и не только о нем) дают письма великого князя к матери, по-прежнему нежные и сердечные, как и в мальчишеские годы, а тут Владимиру Александровичу 25 лет.
Мария Александровна зиму обыкновенно проводила в Санкт-Петербурге, а по весне отправлялась в сопровождении мужа, иногда – дочери и одного из сыновей на лечение в Германию, оттуда – в любимую Ливадию, во всем следуя советам лейб-медика Боткина. И в Кессинген, Канны, Эмс или на Южный берег Крыма по два раза в неделю спешили фельдъегери с письмами от мужа, сыновей, невесток, царских братьев и их жен, от фрейлин и немногих друзей. Письма Владимира на его личных почтовых карточках, плотной бумаги с тисненной цветной великокняжеской короной и буквами В А, приходили часто. Четким размашистым почерком сын исписывал то один, то два листа.
«Петербург 15 апреля 1872.
Благодарю Тебя от всей души, душка Ma, за письмо, полученное мною сегодня утром. Ты знаешь, как каждое слово от Тебя мне дорого и как я искренно благодарен за малейшее внимание ко мне. Грустно было провести день моего рождения в разлуке с Тобой; надеюсь, что это не часто будет повторяться. Папа доставил мне огромное, неожиданное удовольствие, назначив меня Генерал-Адъютантом. Я не могу назвать назначение наградою, ибо чувствую, что не заслужил ее; я это сказал Папа. Мои заслуги, если только таковые существуют, слишком еще маловажны, чтобы так щедро награждать их; но времени еще много впереди: надеюсь, с помощию Божию, моею верною и неутомимою службою в будущем оправдать и заслужить все пришедшие милости и всю беспредельную доброту ко мне Папа. Надеюсь также, и в том да поможет мне Господь Бог, никогда, ни при каких обстоятельствах, как бы они трудны не были, не роптать на службу мысленно или словесно. Эта неделя была особенно трудна для Папа; не понимаю, откуда хватает сил человеческих чтобы переносить те утомления, которые Папа в состоянии переносить! И это всю жизнь, без отдыха, без малейшей надежды на отдых! Пример для всех нас, и какой еще пример!
