Государь сделал смотр гвардии. Поцеловал командующего генерала Гурко, объехал войска. Потом служили панихиду на поле, где были разбросаны головы наших солдат, отрезанные турками, виднелись руки, ноги. Стаи голодных собак выжидали в отдалении, когда люди уйдут. Несколько дней работали похоронные команды.
11 сентября Александр Николаевич за утренним кофе под строжайшим секретом показал Адлербергу и Милютину письмо от цесаревича. Тот откровенно говорил о недовольстве в армии существующим командованием и предлагал немедленно принять государю командование армией, назначив генерала Милютина начальником штаба.
Дмитрий Алексеевич не столько порадовался предложенной чести и доверию со стороны наследника, всегда питавшего к нему недоброжелательные чувства, сколько усмотрел угрозу для государя в этом плане, порожденном молодостью и горячностью.
Милютин и Адлерберг, даже видя готовность государя к принятию сего плана, в один голос откровенно заявили, что велика опасность возложения лично на государя ответственности за исправление испорченной кампании. Нет гарантий, что дело пойдет лучше с переменой командования. Император согласился с ними.
Стоит здесь привести и мнение лейб-медика Сергея Петровича Боткина, по долгу службы находившегося при государе. Скептик и отчасти циник, как большинство врачей, он писал в одном из писем: «Вообще, герои как-то поприелись, потеряли свой аромат, раз воочию всякому стало ясно, что отдельный героизм ни к чему не ведет. По манере себя держать, по серьезности и честности отношения к делу самыми симпатичными личностями для меня остаются государь и Милютин. Только глядя на них, ты не встречаешь этого „я“, которое так и пробивается в большей части других высокознающих деятелей; скромность и серьезность Милютина внушают к нему величайшее почтение; он весь отдан своему делу, которому охотно готов даже жертвовать своим „я“».
Осень оказалась неожиданно холодной. 14 ноября пронеслась настоящая буря с дождем и мокрым снегом. Температура опустилась до 0°. Отмечались вспышки черной оспы. Государь оставался простуженным, но больным себя не признавал.
Плевна капитулировала 28 ноября. Великий князь Николай Николаевич торжествовал. Ему был дарован высший воинский орден Св. Георгия 1-й степени, Милютину – орден Св. Георгия 2-й степени. Дмитрий Алексеевич искренне удивился, не считая себя достойным столь высокой награды. Однако Александр II вполне оценил своего военного министра, звезда которого с «третьей Плевны» взошла еще выше, и он стал подлинно доверенным лицом царя.
В тот день граф Адлерберг с улыбкой напомнил Милютину данный им зарок: выкурить папиросу после падения Плевны, и некурящий министр впервые в жизни закурил, вызвав громкий хохот царя и его окружения.
10 декабря 1877 года государь со своей свитой вернулся в Санкт-Петербург. Приятно было вновь увидеть простор проспектов и Невы, золотую иглу крепости, бронзу, зеркала и красный бархат Зимнего, где, как всегда, отлично топили. Полегчало на сердце от вида милой, хотя и старой, печальной Марии Александровны, и цветущей, опьяневшей от радости Кати. Полуденный выстрел пушки утверждал в мысли, что все придет в норму – но у жизни правила меняются.
4
Прекращение войны не всегда означает наступление мира. Это Александр Николаевич с очевидностью понял в начале 1878 года. 2 января, после обедни в дворцовой церкви и завтрака, он провел совещание с Горчаковым и Милютиным, что стало уже обыкновенным. Государственный канцлер подчас впадал в старческую болтливость, а то становился настолько бестолков и непонятлив, что едва хватало терпения выслушивать его и объяснять простейшие вещи. Заменить же Горчакова царь не решался. Он ценил старика за прошлое и не желал наносить ему тяжелого удара. Присутствием же военного министра дело несколько облегчалось. Милютин, которого Горчаков упрямо называл «министр военных сил», сам возражал, сам разъяснял спорные моменты и настаивал на принятии министерством иностранных дел конкретных мер, избавляя государя от объяснений с канцлером.
Александр Николаевич показал телеграмму от султана Абдул-Гамида. В ней повелитель правоверных убеждал российского императора склониться на мир и умолял об остановке всех наступательных действий русской армии. Царь наложил на телеграмму резолюцию: держаться принятого плана и не начинать с султаном переговоров о перемирии прежде получения положительного согласия на заявленные Петербургом основания мира.
Однако вскоре пришла телеграмма от королевы Виктории, в которой «императрица Индии» убеждала государя согласиться на просимое Портой перемирие. Участие королевы в политике было явлением небывалым и свидетельствовало о важности совершающихся событий. Шувалов сообщал из Лондона, что воинственный первый министр Дизраэли выходит из себя, выискивая какой-нибудь предлог с российской стороны для воспламенения патриотической воинственности в британском обществе. По его настоянию кабинет министров принял решение, что Великобритания не может допустить заключения отдельного мирного договора между Россией и Портой.
Вот в этом и заключалась опасность – в возможности столкновения с «владычицей морей», вполне способной сколотить новую антироссийскую коалицию. Цели Лондона были как всегда просты: во-первых, не допустить усиления России, во-вторых, добиться упрочения Британской империи. Горчаков считал, что можно воздействовать на Лондон умиротворяющими нотами, Милютин прикидывал возможность увеличения армии, а Александр Николаевич поначалу надеялся, что обойдется. Он был обрадован успехами нашего оружия, благодаря чему место проведения переговоров о предварительном урегулировании было перенесено из Одессы в Андрианополь.
Дикой и нелепой в этих условиях была идея великого князя Константина Николаевича об обращении государя к народу с манифестом «об изгнании турок из Европы и нашем бескорыстном желании устроить судьбу христианского населения Балкан». Изысканно любезный Горчаков и тот назвал ее в разговоре с Милютиным «бессмыслицей». В те дни в петербургском свете гуляла острота: «Нынешняя война – неудачный пикник дома Романовых». Великого князя Николая Николаевича в свете почти открыто кляли, даже наши военные и дипломатические неудачи воспринимали со злорадством, по свидетельству генерала Газенкампфа.
Между тем продвижение русских войск побудило Дизраэли внести в парламент законопроект о выделении экстренного кредита на вооружение. Кабинет министров обсуждал вопрос о вступлении английского флота в Дарданеллы. Испуганный султан воспротивился последнему, опасаясь, что вмешательство Англии расстроит начавшиеся с Россией переговоры.
Начались переговоры в середине января и проходили очень напряженно. Глава русской делегации граф Н.П. Игнатьев делал ставку на раскол внутри правящей османской верхушки, часть которой соглашалась даже на занятие русскими войсками Константинополя. Однако другая часть во главе с Савфет-пашой, настроенная проанглийски, всячески затягивала переговоры. Особенно ожесточенные споры вызвал вопрос о границах Болгарии, Сербии и Черногории. Игнатьев настаивал не только на полной автономии Болгарии, но и на включении в ее состав Македонии для благополучного решения церковного вопроса и выхода в Эгейское море.
