Получила известность фраза Палена: «Присяжные вынесут обвинительный приговор и тем дадут отрезвляющий урок безумной кучке революционеров, докажут всем русским и заграничным поклонникам „геройского“ подвига Засулич, что русский народ преклоняется перед царем, любит его и всегда готов защитить его верных слуг». Однако ни для кого не было секретом, что жители столицы проявляли скорее любопытство, а то и злорадство в отношении несчастья с градоначальником, но уж никак не сочувствие.
Кони с удивлением узнал, что в министерстве юстиции лежит телеграмма из Одессы, пришедшая на второй день после покушения на Трепова. Сообщалось, что, по агентурным данным, заранее было известно, что на петербургского градоначальника будет совершено покушение и осуществит его некая Усулич. Но эту телеграмму, ясно говорившую о принадлежности Засулич к революционерам, не приобщили к материалам дела.
Кони осмотрел залу и отправился домой, намереваясь пораньше лечь. Но не лег, долго просидел в кабинете у окна, выкуривая папиросу за папиросой. На письменном столе тихо горели свечи и мягкий кот уютно мурлыкал на коленях.
Не спалось в тот вечер и министру юстиции. Граф фон дер Пален не без оснований опасался за свою карьеру. Двенадцать лет назад приятель Петр Шувалов смог протащить его в министры. Шувалов пал, а Пален остался. Скромность и послушание или служебное рвение министра в борьбе с крамолой, а может, неустранимый немецкий акцент Константина Ивановича сыграли в том свою роль. Тонкое чутье Палена подсказывало ему, что случай с Засулич, начавшийся с сущей ерунды, может обернуться ему боком.
Вроде бы и правильно действовал он, твердо и решительно, не делая поблажек, боролся с революционной заразой, но – атмосфера в обществе переменилась. Повсеместно крепло недовольство существующим порядком, усилившееся после Балканской войны; в знакомых домах в разговорах доходили Бог знает до чего, и одной из главных мишеней стала фигура министра юстиции. Старики призывали его к большей жесткости, нечего миндальничать. Но были и иные голоса, говорившие, что надо бы действовать хитрее, привлекая на сторону правительства общественное мнение – хотя на что нужно общественное мнение в самодержавном государстве?
По тонкому расчету министра, передача дела в суд присяжных и была шагом в нужном направлении. Прокурор палаты Лопухин уверял Палена, что оправдательный приговор будет невозможен, такие староверы-купцы сидят на скамье присяжных. Но у Палена было еще одно основание для устранения политической окраски этого процесса.
Полицмейстер Трепов, которого никакая пуля не брала, выздоровел, ездил по городу и повсюду громогласно объявлял, что высек Боголюбова по поручению министра юстиции, что сам он не желает зла Засулич и даже будет рад, если ее оправдают. При рассмотрении дела в Особом присутствии неизбежно должна была вскрыться прямая причастность министра ко всей истории. А Палену было всего сорок пять лет. Он не хотел уходить в отставку.
Накануне он имел разговор с Кони, которого прямо спросил, уверен ли тот в обвинительном приговоре. «Нет», – отвечал Кони и объяснил почему. На суетливые предложения министра мягко нажать на присяжных или создать повод для последующей кассационной жалобы Кони ответил отказом. Пален уважал Кони, доверял ему, как опытному юристу. Сейчас ему открылось, что самонадеянный болван Лопухин страшно подвел его, сам оставшись в стороне. В случае оправдания Засулич весь гнев императора падет на головы его и Кони. Правда, Кони это, похоже, мало волновало. Ему что, уйдет в адвокаты, а что делать графу фон дер Палену?…
– А нельзя ли просить государя изъять это дело от присяжных и передать его в Особое присутствие?
– Граф, позвольте вам напомнить, – отвечал Кони, – что по уверению прокурора палаты в деле нет и признаков политического преступления. Даже если издать закон об изменении подсудности Особого присутствия, то и тут он не может иметь обратной силы для Засулич. Она уже предана суду судебной палатой. Теперь поздно изменять подсудность дела. Это можно было сделать только до окончания следствия.
– О, проклятые порядки! – воскликнул министр юстиции, хватаясь за голову. – Как мне все это надоело, как надоело! Ну что же делать?
– Оставить дело идти законным порядком и положиться на здравый смысл присяжных, – сказал Кони.
– Лопухин уверяет, что обвинят… – нерешительно произнес Пален.
– Думаю, что скорее обвинят, чем оправдают, – согласился Кони, но тут же добавил, – хотя оправдание возможно.
Два главных действующих лица на процессе – обвинитель и защитник считали себя в равной мере подготовленными. Обвинителем был назначен К.И. Кессель, внешне и по характеру угрюмый, замкнутый и самолюбивый, не пользовавшийся симпатиями среди коллег по прокуратуре. Двое из них, В.И. Жуковский и С.А. Андреевский, отказались участвовать в процессе, и даже Кессель колебался. Пересилило желание выдвинуться, продвинуть карьеру на деле, которое, как всем было известно, вызвало особое внимание государя. Кессель изучил предоставленные ему материалы и счел, что за очевидностью обстоятельств ему остается только четко их изложить присяжным.
Иначе думал Петр Акимович Александров, сын священника Орловской губернии, дослужившийся до должности обер-прокурора уголовного кассационного департамента Сената и вышедший в отставку в 1876 году в знак протеста против гонений на печать. Судя по тому, что из десятков адвокатов, предложивших свои услуги Засулич, она выбрала Александрова, ранее ей неизвестного, можно предположить, что это ей посоветовали сделать, а стало быть, Петр Акимович имел определенный авторитет в кругах противников правительства.
Александров знал, что большая часть его коллег видела главную задачу на процессе в речи, ярко и убедительно произнесенной. Именно выступление адвоката, рассчитанное на пробуждение жалости и сочувствия к тихой девушке, из мотивов человеколюбия и защиты поруганного человеческого достоинства пошедшей на крайнюю меру, могло склонить присяжных к вынесению оправдательного решения.
Александров был умнее многих и сознавал, что речь могла и склонить, и нет. Все зависело от того, каковы будут присяжные. Следовало их так подобрать, чтобы они были на его стороне. Вот почему по утрам он писал заключительное слово, а днем ходил в судебное присутствие и внимательно изучал всех 29 присяжных – купцов, чиновников, помещиков, лиц свободных профессий. Внимательный и вдумчивый психолог, часами он просиживал в зале, уверенный, что в этом будет состоять секрет процесса Засулич.
Никогда раньше Петербургский окружной суд не видел в своих стенах столько блестящей публики. Получить входной билет на процесс Засулич было непросто, и потому многие дамы высшего света посчитали себя обязанными там быть. Было немало высшего чиновничества. За креслами судей разместились самые почетные гости, в их числе военный министр Милютин и министр иностранных дел Горчаков. Среди журналистов сидел бледный Достоевский. За стенами суда густела толпа студентов, курсисток и иных молодых людей, ежившихся от мелкого холодного дождика, кутавшихся в шинели и пледы, но упорно стоявших.
Заседание началось в 11 утра и продолжалось весь день.
