Защитнику удалось сразу взять инициативу в свои руки. Кессель отказался от права отвести шестерых присяжных, тогда Александров отвел без объяснения причин одиннадцать. Были отведены почти все купцы. Оставлены: один купец, один свободный художник, один действительный студент, помощник смотрителя Александро-Невского духовного училища, четверо надворных и один титулярный советник, один коллежский регистратор, один коллежский секретарь, один дворянин.
Купцы были слишком независимы и непредсказуемы в суждениях, слишком, по мнению защитника, верноподданнически настроены. Чиновники же, составившие большинство в составе присяжных, как отлично знал Александров, по самой сути своей были ориентированы на мнение начальства. Полный зал светских дам, штатских и военных генералов явно должен был повлиять на решение заседателей.
Речь Кесселя была дежурно-бесцветной и не понравилась публике, о чем тут же стало известно на улице, и это оживило и ободрило молодежь. От выходивших из зала им становились известны основные этапы судебного разбирательства: неявка Трепова по болезни, выступление медицинских экспертов, подтвердивших тяжесть ранения, слова Засулич: «Страшно поднять руку на человека, но я находила, что должна это сделать», слова Александрова из его блестящей речи, вызвавшие воодушевление в зале и на улице:
– …Не суждения закона о должностном действии, а наши воззрения на него должны быть приняты как обстоятельства, обусловливающие степень нашей ответственности. Пусть эти воззрения будут и неправильны – они ведь имеют значение не для суда над должностным лицом, а для суда над нашими поступками, соображенными с теми или другими руководившими нами понятиями.
Почти вся публика с удовольствием восприняла вызов свидетелей, показаниями которых был опозорен пострадавший градоначальник. С очевидным сочувствием была принята публикой – и присяжными – характеристика Александровым обвиняемой: тихая девушка, любящая дочь, с отличием выдержала экзамен на звание домашней учительницы, приехала в Петербург поддержать старушку мать, случайно познакомилась с Нечаевым, не зная, кто он такой, по доброте отзывчивого сердца оказала ему небольшую услугу, за которую поплатилась двумя годами заключения в Литовском замке и Петропавловской крепости, а затем годами странствий в качестве административно высланной…
Без всякого преувеличения, публика слушала речь защитника, затаив дыхание. Александров с очевидностью показывал, насколько характерно рассматриваемое дело для «текущего момента», насколько оно выражает «основной исторический конфликт старого и нового»:
– …Физиономия государственных преступлений нередко весьма изменчива. То, что вчера считалось государственным преступлением, сегодня или завтра становится высокочтимым подвигом гражданской доблести. Государственные преступления нередко – только разновременно высказанное учение преждевременно провозглашенного преобразования, проповедь того, что еще недостаточно созрело и для чего еще не наступило время…
Опаснейший тезис, придающий легитимность любому антигосударственному движению, Александров подкрепил лукавым примером:
– Мы, в настоящее славное царствование, тогда еще с восторгом юности, приветствовали старцев, возвращенных монаршим милосердием из снегов Сибири, этих государственных преступников, явившихся энергическими деятелями по различным отраслям великих преобразований, тех преобразований, несвоевременная мечта о которых стоила им годов каторги!..
Так на одной чаше весов оказались светлые идеалы, милосердный монарх, старцы-декабристы, юный Боголюбов и мечтательная Верочка, а на другой – генерал-солдафон с розгой в руке. Подлинное умопомрачение охватило петербургское общество в те дни, и в зале уже никто не думал о законе, о силе права, о том, какова цена достижения светлых идеалов революционеров, каковы их методы.
Утром Верочка вошла в зал в полуобморочном состоянии и мрачнейшем настроении, видя себя одинокой среди враждебней толпы. Но вскоре настроение ее переменилось, и она в душе хохотала над тупым прокурором, строгим судьей и сочувствующей публикой. Боялась она адвоката и присяжных, однако речь Александрова заставила ее разрыдаться от жалости к себе, а сочувственные взгляды со скамьи присяжных несказанно ободрили.
По словам защитника, выходило, что ей не нужны были ни жизнь, ни страдания генерала Трепова; что стреляла она, правда, на очень близком расстоянии, но не для того, чтобы наверняка убить, а дабы не пострадали посторонние. Об организации никто ни слова не сказал.
– …Ее песня была теперь спета, ее мысль исполнена, ее дело совершено, – с пафосом вещал Александров. – Нет основания в этой нанесенной ране видеть осуществление намерения причинить смерть, уравнивать этим нанесение раны покушению на убийство, а вполне было бы справедливо считать не более как действительным нанесением раны и осуществлением намерения нанести такую рану…
Не могу удержаться, чтобы и почти полтора столетия спустя не поразиться цинизму адвоката, подававшего неудачную попытку убийства как намерение чуть-чуть поранить.
А ведь и адвокат, и присяжные, и публика в зале знали, что вскоре после покушения Засулич, 30 января, в Одессе произошло вооруженное столкновение социалистов с жандармами и полицией. 1 февраля в Ростове-на-Дону был убит рабочий Никонов, подозреваемый социалистами в доносительстве. 23 февраля в Киеве стреляли в товарища прокурора Котляревского, в листовках грозили смертью жандармскому офицеру Гейкину (он был убит в мае). В начале марта произошли волнения в киевском университете Св. Владимира, 120 студентов были исключены, 15 – высланы в административном порядке в отдаленные северные губернии. Во время проезда высланных через Москву студенты Московского университета выразили им свое сочувствие, выйдя на демонстрацию. В ход ее неожиданно вмешались торговцы Охотного ряда и толпы простонародья, пришедшие на помощь полиции и кинувшиеся на студентов с криком: «Бей изменников царя русского!..»
В наэлектризованной эксцессами и ожиданиями атмосфере общественное мнение колебалось меж двух полюсов – власти и ее противников. Первая давно растеряла доверие и моральный авторитет, но оставалась единственной скрепой государства и порядка. Вторые, критикуя очевидные промашки власти, расшатывая и государство и порядок, быстро набирали авторитет и сочувствие. И все же общественное мнение штука переменчивая, его могло качнуть в любую сторону.
Защитник Александров произносил последние слова:
– …В первый раз является здесь женщина, для которой в преступлении не было личных интересов, личной мести, – женщина, которая со своим преступлением связала борьбу за идею во имя того, кто был ей только собратом по несчастью всей ее молодой жизни… Если Засулич должна понести ответственность за свой поступок, то эта ответственность была бы справедливее за зло, действительно последовавшее, а не такое, которое не было предположено как необходимый и исключительный результат, как прямое и безусловное стремление, а только допускалось… Немного страданий может прибавить ваш приговор для этой надломленной, разбитой жизни. Без упрека, без горькой жалобы, без обиды примет она от вас решение ваше и утешится тем, что может быть, ее страдания, ее жертва предотвратит возможность повторения случая, вызвавшего ее поступок… Да, она может выйти отсюда осужденной, но она не выйдет опозоренной, и остается только пожелать, чтобы не повторялись причины, производящие подобные преступления, порождающие подобных преступников.
