После напутствия председателя суда присяжные ушли на совещание и вернулись через десять минут.
– Нет! Не виновата!.. – едва успел произнести старшина присяжных заседателей, как крики восторга, истерических рыданий, грохот аплодисментов, крики «Браво! Молодцы!» слились в один вопль. Милютин с удивлением увидел, как аплодирует седовласый государственный канцлер. Многие обнимали друг друга, целовали. Александрова качали, а затем на руках вынесли из залы суда и несли до Литейной улицы.
Засулич отправили в Дом предварительного заключения и после совершения формальностей выпустили на улицу с вещами. Друзья подхватили ее на руки, посадили в карету и, пользуясь замешательством жандармов, увезли.
Императору тут же доложили и о решении суда, и об увозе террористки. Он отдал приказ о ее задержании и заключении под стражу до особого распоряжения. Другим приказом управляющий Домом предварительного заключения М. Федоров за столь поспешное освобождение Засулич был посажен на гауптвахту.
Монарший гнев пал на всех причастных к этому делу. Отказавшиеся выступить обвинителями В.И. Жуковский и С.А. Андреевский были наказаны: один был переведен товарищем прокурора в Пензу, другой уволен от должности. Конечно, первым следовало уволить Кони, но по судебным уставам 1864 года судья был административно несменяем. Нарушать закон император не желал. Некоторые ретивые сенаторы предлагали отрешить Кони от должности по приговору суда, но власти не решились пойти на эту меру. Пален пытался уговорить Кони добровольно подать в отставку, тот отказался и, будучи в немилости, продолжал служить. Палену же пришлось вскоре проститься с министерским креслом.
В мае 1878 года Сенат постановил удовлетворить кассационный протест товарища прокурора Кесселя и отменил оправдательный приговор Петербургского окружного суда. Дело было направлено на новое рассмотрение в Новгородский окружной суд, но второй процесс не начался: Засулич уже была в Швейцарии.
Можно было потребовать от швейцарских властей ее выдачи, как это было ранее с Нечаевым, но Александр Николаевич не видел в том смысла. Шеф жандармов А.Р. Дрентельн сообщил по этому поводу новому министру юстиции Д.Н. Набокову, что «по делу Веры Засулич Государю Императору благоугодно было повелеть ограничиться формальным вызовом Засулич, но не требовать выдачи ее от Швейцарского правительства».
Интересно мнение Достоевского о приговоре. В момент совещания присяжных он сказал соседу, журналисту Градовскому:
– Осудить ее нельзя, но как бы ей сказать: «Иди, но не поступай так в другой раз». Нет у нас, кажется, такой юридической формулы, а чего доброго, ее теперь возведут в героини…
Так и случилось. 31 марта можно назвать поворотной точкой, когда опьяневшее от брожения русское общество поддалось влиянию даже не оппозиционно-либерального, а откровенно антигосударственного течения, презирающего царскую власть и открыто борющегося с ней. Сочувствие общественности было на стороне террористов.
Не так уж не прав был Трепов, сказавший вечером в день своего ранения посетившему его царю: «Государь! Я принял пулю, которая предназначалась Вам!»
31 марта 1878 года проложило дорогу 1 марта 1881 года.
Глава 2. Можно ли верить цыганке?
Горе миру от соблазнов, ибо надобно прийти соблазнам; но горе тому человеку, чрез которого соблазн приходит.
Мф., 18, 7.
Нет доброго дерева, которое приносило бы худой плод; и нет худого дерева, которое приносило бы плод добрый. Ибо всякое дерево познается по плоду своему…
Лк., 6, 43, 44.
1
На прокламациях, выпускавшихся революционерами по поводу террористических актов, с марта 1878 года появилась печать с изображением пистолета, кинжала и топора – знак красноречивейший, открытое объявление своих целей.
Власти ответили тем же. 24 июля 1878 года военный суд в Одессе приговорил революционера Ковальского за вооруженное сопротивление жандармам при аресте к смертной казни.
В пятницу 4 августа в кабинет военного министра вошел его случайный знакомый Бодиско и, смущаясь, рассказал, что только что, в начале десятого утра из окна своей квартиры на Михайловской площади он увидел покушение на шефа жандармов. Генерал-адъютант Николай Владимирович Мезенцов имел привычку по утрам гулять пешком в этой части города вместе с приятелем своим Макаровым. Два неизвестных человека, подъехав на дрожках, бросились на Мезенцова и Макарова. Один ударил тяжелым охотничьим кинжалом в грудь Мезенцову, нанеся ему глубокую рану, другой выстрелил в Макарова из револьвера, но промахнулся, после чего оба вскочили на дрожки и благополучно скрылись.
Пораженный Милютин поехал навестить раненого. Он считал, что это преступление «не извиняется никаким поводом со стороны жертвы: Мезенцов вел дела гуманно, не имел личных столкновений с преступниками. Мне даже всегда казалось, – записал Дмитрий Алексеевич позднее в дневник, – что он по своей натуре совсем непригоден для своего emploi. С молодых лет он был bon vivant и в то же время набожен. Убийство подобного человека не может быть иначе объяснено, как сатанинским планом тайного общества навести террор на всю администрацию. И план этот начинает удаваться. Малодушные люди, подобные, например, графу Левашову в Одессе, прячутся, бездействуют и потакают самым опасным для общественного спокойствия преступлениям».
Мезенцов скончался в тот же день в шестом часу вечера.
Убийце Степану Кравчинскому удалось скрыться за границей. Сам военный министр продолжал получать анонимные предостережения и угрозы. 8 августа, в день погребения покойного шефа жандармов, адъютант Чичерин принес Милютину полученное им самим такое же угрожающее письмо, а из III Отделения сообщили, что днем во время панихиды какой-то подозрительный человек выспрашивал у подъезда, какой из проходивших генералов военный министр. «Тяжелое чувство испытываешь в этой атмосфере, как бы пропитанной миазмами тайных замыслов и преступных попыток подпольной шайки невидимых врагов общества, посягающих не только на нынешние государственные порядки, но на весь общественный и даже семейный строй», – записал в дневник Милютин.
Александр Николаевич был крайне озабочен. Тут уже не сумасбродные планы дворян или смущение мужиков, а прямая война, в чем-то потруднее Балканской. Царским указом от 8 августа право арестовывать лиц, заподозренных в государственных преступлениях, было распространено на офицеров корпуса жандармов, полицмейстеров и уездных исправников. Отныне местом ссылки стали назначаться не европейские губернии, откуда революционеры вскоре сбегали, а отдаленная Восточная Сибирь и в случае побега – Якутия.
Назначенный исполняющим обязанности шефа жандармов генерал-лейтенант Селиверстов еженедельно отправлял в Ливадию доклады.
«Имею честь всеподданнейше донести Вашему Императорскому Величеству нижеследующее.
В городе спокойно; нового ничего нет.
