Третьего дня во время шествия погребальной процессии и вчера при погребении покойного шефа жандармов у Сергия публика выразила трогательное сочувствие убитому. В городе, в среде масс стоявшего вдоль тротуаров народа, сотни не только дам, но и мужчин плакали, а в обители весь путь от ворот до храма был засыпан цветами.
Меры предосторожности, мною принятые в видах ограждения погребальной колесницы и гроба от случайностей, оказались ненужными: народ срывал шапки с тех, которые по рассеянности или злонамеренно забывали обнажить голову, и громогласно проклинал всех злодеев и нарушителей общественной безопасности.
Исполняющий должность шефа жандармов
генерал-лейтенант Селиверстов
Санкт-Петербург. 10 августа 1878 г.».
Александр Николаевич на полях донесений выражал свое отношение. Так, на сообщении Селиверстова об аресте с 4 августа 27 человек, из которых в настоящее время осталось под арестом 6 подозреваемых лиц, царь написал: «Но, как всегда, все эти арестования не привели еще ни к какому результату!»
Доклад от 20 августа вызвал немалое раздражение государя, «…есть поводы полагать, что убийцы поехали в Америку», – пишет генерал. «Почему?» – вопрошает царь. «…Ожидается прибытие в столицу некоего „Митьки“ с большими запасами». – «Чего?» – раздраженно спрашивает царь. Селиверстов его явно не устраивал. Докладывает, что появилась на днях брошюра, надо полагать, отпечатанная подпольной типографией того же злодейского кружка – и все. «Стыдно, что до сих пор не могли ее открыть!» – выговаривает Александр Николаевич.
Он вызвал в Ливадию генерал-адъютанта Дрентельна из Бухареста, где тот командовал войсками, и предложил ему должность шефа жандармов и начальника III Отделения. Дрентельн попробовал отказаться, ссылаясь на свою неподготовленность к полицейской службе.
– Давно тебя знаю и уверен, что ты с этим делом вполне справишься, – отвечал государь. – Вспомни, в какой хорошей школе ты был у генерала Муравьева, который тебя ценил и любил.
(В 1863 году Дрентельн командовал войсками, расположенными в Виленской губернии, и его действия, точно, одобрялись верховным усмирителем Польши.) Отказаться было невозможно. Революционеры объявили войну правительству, следовало дать им надлежащий отпор.
Пока же Селиверстов продолжал регистрировать злоумышления. Сообщал о попытке пропагандистов возбудить брожение в умах молодежи и рабочих, подбивая их к демонстрациям. «Для предотвращения таковых принимаются меры, направленные преимущественно против подстрекателей… На днях арестован крестьянин Ярославской губернии Григорьев, его выдали рабочие прокатного завода…» – «Это хороший признак», – помечает царь.
Он со вниманием прочитывал донесения о личностях террористов и пропагандистов, и, как правило, они оказывались из студентов.
Шур Шейна (она же Хася Шейна) Мовшевна, рождения 1861 года, из Могилева, обучалась естественным наукам в Берне. Арестована 20 сентября 1878 года в пограничном пункте Вержболово для проверки, при которой были обнаружены на теле под рубашкой письма от швейцарских эмигрантов.
Сентяпин Александр Евграфович, рождения 1856 года, из дворян Екатеринославской губернии, студент Горного института. Арестован 29 августа 1878 года в Харькове по обвинению в принадлежности к социально-революционной партии и распространении литературы противоправительственного содержания.
Медведев Александр Федорович, рождения 1852 года, в феврале 1878 года в Киеве совершил с соучастниками покушение на прокурора Котляревского, принимал участие в освобождении Войнаральского. Был арестован 2 июля 1878 года на вокзале в Харькове, из харьковской тюрьмы бежал, но был пойман. Харьковским военно-окружным судом приговорен к смертной казни, замененной бессрочными каторжными работами.
Селиверстов: «Все работают с полнейшим рвением».
Александр II: «Желал бы видеть успех».
Селиверстов 4 сентября 1878 года: «В городе спокойно; розыски продолжаются энергично, но все-таки не столь успешно, как бы желалось».
Александр II: «Пока не вижу никакого результата».
Селиверстов: «Руководителем самым опасным в Петербурге несомненно, представляется Кравчинский. Мы имеем положительные о том данные и вероятно, на этих днях, со страхом и трепетом, чтоб дело не загубить поспешностью или неловкостью исполнителей, приступлено будет к серьезным арестам и обыскам у нескольких лиц, начиная с матери Веры Засулич».
Александр II: «Дай Бог, чтобы оно удалось и имело бы положительные результаты».
Селиверстов: «16 сентября: К несчастию, развитие пропаганды приняло размеры громадные, о чем почти всякий день с разных концов империи доносят начальники жандармских управлений. Кроме сего из заграницы сообщают, что партия польско-русских социалистов, проживающих в Швейцарии, затевает покушение, направленное против особ августейшего дома… однако едва ли тревожные заграничные вести имеют серьезные основания. Можно надеяться, что это подлое запугивание». Оптимизм шефа жандармов понятен, но на полях сам Александр II, первая и главная мишень всех террористов, помечает: «И я так думаю».
Селиверстов (еще не знающий о скором смещении): «К зиме Петербург будет очищен от кинжальщиков, и прочие шайки пропагандистов будут стеснены в их преступной деятельности». Для ускорения дознания генерал просит у царя позволения самому давать указания о помещении арестантов в одиночное заключение.
Предложение разумное, но крайне жестокое, учитывая условия одиночного заключения для молодых людей с издерганной психикой, которые в одиночках психологически ломались, сходили с ума, покушались на самоубийство. Царь оговаривает: «Да, но не иначе как с моего разрешения каждый раз».
В отсутствие реальных достижений Селиверстов все же пытается обнадежить государя: «30 сентября… Общее положение дел, относящихся до распространения пропаганды в России, отменно серьезно, но не безвыходно». «Грустно было бы думать противное!» – не без юмора пишет на полях Александр Николаевич.
О нежелании власти действовать лишь насилием свидетельствует и предложение шефа жандармов от 23 сентября о допуске к занятиям студентов, находящихся под надзором полиции из числа оправданных по судебному процессу «193-х», при условии ручательства ректора Петербургского университета. Опасались, видно, и студенческих волнений по корпоративным соображениям. «Меру эту одобряю», – поддерживает Селиверстова царь.
Донесения Селиверстова содержат подчас мелкие подробности различных дел, которые, однако, интересовали царя, и он побуждал генерала к изложению деталей своими вопросами на полях.
12 октября 1878 года Селиверстов сообщает о слежении за рисовальщицей Малиновской, за домами, которые она часто посещает, об обыске в двух таких домах в ночь с 11 на 12 октября. В одном дочь губернского секретаря Федорова, оказавшаяся Коленкиной Марией Александровной, рождения 1850 года (та самая подруга Засулич), стреляла в жандармского полковника Кононова, когда он, проводя обыск, разбирал бумаги. Не попала. «Слава Богу», – помечает Александр Николаевич, великодушно не задавая вопрос, что же это за жандармский полковник, занявшийся перебиранием бумаг до обнаружения револьвера. Полковник Кононов, видимо, только на своей шкуре ощутил, что он на войне, где не соблюдают правила, и опасаться следует не только страшных «российских карбонариев», но и тихих девушек.
