Александр Николаевич отчеркнул на полях следующее место в одном из донесений шефа жандармов: «По полученным из-за границы сведениям, положение наших эмигрантов в Швейцарии в экономическом отношении весьма бедственное; многие с трудом могут добывать средства для дневного пропитания… Однако с повинною никто из них не является и они в своем безумии все еще ожидают какого-то переворота в России в их пользу. Смею выразить уверенность, что недалеко то время, когда эти несчастные прозреют и отрезвятся. По крайней мере, если судить по переписке революционеров, то нельзя не видеть, что они стали как-то менее тверды в своих убеждениях и менее жестки в их выражении». «Дай Бог! – пишет Александр Николаевич и прибавляет, – что все покуда спокойно, не есть доказательство, что революционная работа прекратилась, и потому дремать нам не следует».
Летом пришло сообщение об аресте Владимира Васильевича Дриго, управляющего имением молодого помещика Дмитрия Лизогуба. Дриго дал вполне откровенные показания о Лизогубе, находившемся под следствием в Одессе, и объяснил, кого именно он снабжал деньгами своего хозяина. Лизогуб, которому едва минуло тридцать лет, по отзывам друзей, «человек редкого душевного благородства», был повешен в Одессе 10 августа.
Также летом среди прочих был арестован в Петербурге Кавский Иван Дмитриевич за создание нелегального студенческого кружка для распространения прокламаций среди петербургских рабочих. Его выслали на родину в Тверскую губернию под надзор полиции… Все новые и новые юноши и девушки пополняли удручающий список революционеров, противников власти царя-реформатора. Молодые, открытые добру и не скованные традициями, кажется, что мешает им понять и оценить в полной мере благие намерения императора?…
Тяжелые думы не оставляли Александра Николаевича в Крыму. Во второй половине июня было получено заключение Особого совещания. Не ожидая многого, все же с нетерпением раскрыл пакет. Пропустив формальные вещи, нашел главное: «…Особого внимания заслуживает наружное безучастие почти всей более или менее образованной части населения в нынешней борьбе правительственной власти с небольшим сравнительно числом злоумышленников, стремящихся к ниспровержению коренных условий государственного, гражданского и общественного порядка. Большинство само встревожено, но оно как будто выжидает развязки борьбы, не вступая в нее и не заступаясь за правительство. Напротив того, оно почти всегда недоброхотно относится к распоряжениям правительственных властей, находя принимаемые ими меры то слишком слабыми, то слишком стеснительными или строгими. Что же касается не рассуждающих масс, то в них заметны две противоположные наклонности. Они готовы по первому призыву оказать содействие правительству против его врагов, но действие беспорядочное, насильственное, всегда граничащее со своеволием и потому слишком опасное, чтобы на него можно было рассчитывать. В то же самое время эти массы легкодоступны самым злонамеренным толкам, слухам и обещаниям, относящимся до предоставления им каких-нибудь новых льгот или материальных выгод и под влиянием таких слухов и обещаний способны отказаться от повиновения ближайшей к ним правительственной власти и сами отыскивать врагов в среде, где эта власть их не усматривает. В разных губерниях уже заметны признаки действующей в этом направлении подпольной работы. Вообще во всех слоях населения проявляется какое-то неопределенное, всех обуявшее неудовольствие. Все на что-нибудь жалуются и как будто желают и ждут перемены. Разнообразие сетований и неопределенность ожиданий тем более заслуживают внимания, что по заявлению министра внутренних дел, надлежит ожидать к концу года возникновения неудобных ходатайств в среде земских и дворянских собраний».
Министр финансов С.А. Грейг доказывал, что причина всех бед – малая плата за обучение, что «способствует искусственному увеличению числа лиц, стремящихся к перемещению из одного слоя общества в другой». Материальные же трудности во время учения, неизбежные при малых или недостаточных средствах, ожесточают их, и они легче поддаются влиянию злонамеренной агитации. Комитет министров большинством голосов принял эту точку зрения. Министр народного просвещения граф Толстой, правда, настаивал также на ужесточении университетских уставов, дающих «слишком много прав» учащимся и преподавателям.
Вот и все, на что оказались способны министры. Толковые чиновники смогли написать разумную бумагу, столь же резкую, сколь и правдивую, но министры, исключая Дмитрия Милютина, не были в состоянии признать новую реальность в России и действовать, исходя из новой реальности. И не так уж стары были они, но думали и решали в худших традициях николаевской системы «держать и не пущать!»
Военный министр испытывал глубокое разочарование, но не оставлял надежд на возможность повлиять на государя. У них все же были особые отношения, сравнимые с отношениями его дяди Киселева и Николая Павловича, хотя столь же одиноким чувствовал себя Дмитрий Алексеевич в попытках смягчения власти, как и граф Киселев.
Казалось, царствование зашло в тупик. Недавний реформатор сам окружал себя охранителями и ревнителями чистоты принципов самодержавия.
Генерал-губернаторы действовали, широко используя новые полномочия. Во всех крупных городах был усилен контроль за пропиской и введены дежурства дворников. Особое внимание обращалось на хранение и продажу оружия, на деятельность многочисленных частных типографий. Аресты проходили повсеместно. В 1879 году было выслано 575 человек, сослано на каторгу – 66, казнено – 16 человек. Взаимное ожесточение нарастало. Действовал уже не разум, а логика войны, азарт борьбы.
Ответом революционеров стало ограбление харьковского казначейства. Вскоре, однако, из похищенных 1580 тысяч рублей было найдено без малого полтора миллиона, а виновные пойманы и осуждены.
В субботу 27 октября 1879 года в Публичной библиотеке швейцар увидел, как некий молодой человек бросил бумажку, оказавшуюся газетой «Земля и воля». Швейцар крикнул дворника, и его задержали. В карманах пальто Виленского мещанина Аарона Исааковича Зунделевича, двадцати пяти лет, нашли пять экземпляров газеты и другие подобные издания. Был осужден к бессрочной каторге, но дожил до глубокой старости. Также к бессрочной каторге был приговорен Михаил Родионович Попов, убивший в начале года Николая Рейнштейна, выдавшего полиции немало революционеров.
Их сажали в тюрьмы и крепости, ссылали на родину и в Сибирь, но никак не желали молодые люди покориться и сотрудничать с законной властью.
Один из таких юношей, будучи арестованным, так описывал движимое им чувство: «Меня поражает русский мужик своей забитостью, угрюмством, бедностью и рабской покорностью своему положению. Он терпит все и всякие притеснения от местной администрации… Я мечтаю посвятить себя улучшению благосостояния русского народа, как один из его сынов».
В ту пору в Петербурге в революционных кругах стал известен статный шатен выше среднего роста, чрезвычайно симпатичной наружности. Румянец во всю щеку, глаза темные, глубокие, взгляд пронизывающий, изящные усы, небольшая бородка. Что-то театральное иногда прорывалось в нем, но покорял гордый, повелительный тон его пламенных речей. Он был в ссылке с Петром Заичневским, от которого получил петербургский адрес Елизаветы Николаевны Оловянниковой, милой и скромной слушательницы фельдшерских курсов. Имя его было Андрей Желябов.
