Некоторое основание для обеспокоенности было: в 1879 году по распоряжению военного министерства была произведена передислокация войск, в результате чего их количество вблизи германской границы увеличилось. Однако мера эта была оправданной, ибо что бы ни говорил германский император, его армия представляла для России реальную потенциальную угрозу.
«Разве мы спрашиваем, почему Пруссия затрачивает громадные суммы на укрепление Кенигсберга, Познани, Торна и сооружает новые специально стратегические линии железных дорог, ведущих параллельно к нашей границе и связанных между собою несколькими поясами поперечных рельсовых путей? – писал военный министр в своей записке на имя императора. – Эти меры, конечно, должны бы озабочивать нас гораздо более потому, что в Германии, как всем известно, мобилизация армии может быть исполнена в половину времени против нашей мобилизации, а сосредоточение массы войск к границам потребует у нас вчетверо более времени, благодаря громадности расстояний».
Во всеподданнейшем докладе военного министра от 29 февраля 1880 года Милютин обосновывает необходимость российской активности в Туркестане: «Судя по фактам, Англия еще очень далека от мирных заявлений, напротив, до сих пор, она систематически преследует наступательную против нас политику, которая с каждым годом получает все обширнейшее развитие. Подчинив себе Азиатскую Турцию, разрушив Афганистан, завязав тесные связи с туркменами и усиливаясь склонить также на свою сторону и Персию, она осязательно начинает угрожать Каспийской области. Поэтому оставаться с этой стороны в бездействии признается невозможным, тем более что это бездействие пагубно отразилось бы на все соприкосновенные нам азиатские народы…»
Милютин председательствует в Комитете по делам Польши, в Особом совещании по урегулированию отношений с Ватиканом. Другие министры вполне сознают его влияние, просят о помощи и поддержке. Председатель Комитета министров Валуев просит походатайствовать перед императором об оставлении отставного министра Тимашева в звании члена Государственного Совета, и Милютин помогает, невзирая на былые разногласия с Тимашевым.
Стоит сказать, что рядом с Милютиным были совсем другие люди. Князь Сергей Николаевич Урусов, главноуправляющий II Отделением С.Е.И.В. канцелярии вошел как-то к государю с докладом и увидел на письменном столе пистолет. Князь сделал испуганный вид и, сжавшись, прикрылся папкой. Александр Николаевич с улыбкой взял пистолет и прицелился, сделав страшное лицо. Урусов стал бегать по комнате, то прижимаясь к шкафу, то прячась за кресло, и наконец укрылся под столом рядом с царской собачкой Милордом. Александр Николаевич хохотал.
Но более, чем раболепство князя, удивительно то, что он после сам рассказывал этот случай, заключая так:
– …Как мне приятно было возбудить искренний от сердца смех в этом удрученном событиями человеке.
5
Действительно, осенью 1879 года Александр Николаевич вернулся в Петербург в дурном расположении духа. Обычно пребывание в Ливадии действовало на него умиротворяюще, но этот год оказался иным. Он позволил себе поместить Катю с детьми рядом, ближе, чем обыкновенно делалось, чтобы подольше бывать в своей второй семье. Он старался уделить внимание и Марии Александровне, жалость к которой томила его сердце. Словом, он старался умалить свою вину перед женой законной и незаконной и доставить себе побольше радостей. Получилось плохо. Обе были недовольны, и обе не трудились скрывать это.
Главная же причина дурного настроения императора состояла в делах политических. Террористы не унимались, взрывом они пустили под откос свитский поезд при подъезде к Москве, очевидно, зная, что по обычному распорядку первым должен был следовать его поезд. Последствия голода еще сказывались в ряде губерний. Финансовое положение оказалось плохо, следовало менять министра финансов, но первым кандидатом был Александр Абаза, считавшийся приятелем военного министра, и потому близкие люди отговаривали Александра Николаевича. И все же Грейга следовало заменить…
В поисках ответов на возникавшие вопросы, за которыми угадывалось нечто большее, чем частные неурядицы, Александр Николаевич прочитывал помимо деловых бумаг немало писем и проектов, лично ему адресованных. Показателен его обмен мнениями с шефом жандармов Дрентельном по поводу записки отставного генерал-майора Фадеева. Дрентельн сообщил, что согласно повелению передал бумагу статс-секретарю Валуеву. «Записка эта, по моему крайнему разумению, носит на себе ту же печать, как и все ей подобные, – констатировал шеф жандармов, – она очень красноречиво и убедительно указывает слабые стороны нашего положения, но как только доходит до способа помочь горю, кроме общих мест ничего в ней не оказывается». «Справедливо», – написал на полях государь. Но кто-то же должен был знать ответ на вопрос, как бороться с террористами!
В международных делах, к немалому удивлению сторонних наблюдателей, возник кризис в русско-германских отношениях. Заключение 9 октября австро-германского союза никак не отвечало интересам России. Посаженный на болгарский трон племянник Марии Александровны принц Баттенбергский повел себя совсем не так, как ему советовали из Петербурга. Прежние сомнения императора относительно Балканской войны превратились в удручающую уверенность в полной ее ненужности для национальных интересов России. Сейчас это понимали не все, но по прошествии некоторого времени те же ура-патриоты и охотники за Константинополем обрушатся на правительство, виня его в неудачах, к которым сами же рьяно подталкивали власть.
Проблема подпирала проблему, сплетаясь в неразрывную цепь, опутывая его по рукам и ногам. Невольно вспоминалась батюшкина война в Крыму, приведшая к вскрытию гнойника… Первое, в чем не следовало повторять ошибок батюшки, – не допускать изоляции России. Как ни самоуверен Бисмарк, как ни велико недовольство Парижа и Лондона, а надо договариваться с Берлином и Веной, коалиция эта ненадежна, но хотя бы знаешь, чего можно ждать. Париж мы успокоим, а Вильгельма следует укрепить на правильном пути… и тогда можно будет обратиться к делам внутренним.
Следует действительно вернуться к делу реформ и, может быть, увенчать его… не конституцией, конечно, и не парламентом, пустой говорильней дворянских краснобаев, одержимых зудом честолюбия… Но земства – это другое дело. Назначение Петра Александровича Валуева председателем Комитета министров стало первым знаком на пути к предстоящим переменам.
В начале декабря Александр Николаевич с нетерпением ожидал вестей из Лондона. Предстояла смена кабинета, и его крайне интересовало направление политики Гладстона относительно России и Турции, ибо от поддержки Лондоном решений Берлинского конгресса в немалой степени зависела твердость положения России на Балканах. На разводе флигель-адъютант сказал, что телеграммы из министерства иностранных дел пришли. Император не ускорил обычный ход развода, как всегда доставлявшего ему удовольствие, но с видимым нетерпением сел в коляску, ждавшую его у входа. Коляску сопровождали казаки-донцы конвойной роты.
Пройдя в кабинет, император увидел там какого-то мужичка, склонившегося у книжного шкафа. Тот так и замер на корточках, увидя над собой громадную фигуру царя.
