– Да у этих и так все есть, от звезд до дворцов. А у маленьких – ничего. Погибни я завтра от пули или бомбы, и они останутся без имени, без положения в обществе.
– Но ты подумал, как воспримет наследник-цесаревич появление нового брата и сестер? Какие сложности могут возникнуть, избави Боже, при престолонаследии?
– Пока я – царь, решаю я!
– А память Марии?
– Оставь это!..
Горячий спор шел больше часа. Адлербергу показалось, что он смог поколебать государя в его намерении. Тот вышел из комнаты взволнованный и разгоряченный, но в задумчивости. Однако граф имел дело лишь с одной половиной.
Прошел сороковой памятный день с панихидой, пением певчих в соборе и ровным горением толстых свечей у надгробия. При очередном докладе Адлерберга Александр Николаевич слушал его невнимательно, было приметно волнение государя. Едва граф закончил доклад и протянул необходимые для подписи бумаги, государь отмахнулся от них и объявил, что намерен вскоре вступить в брак, «безотлагательно и секретным образом».
– …И прошу тебя, старинного и верного друга моего, помочь мне.
Адлерберг в некотором недоумении стал повторять доводы о неприличии такого поступка до истечения годичного срока после кончины Марии Александровны. Он давно не видел Александра Николаевича в таком нервическом состоянии: государь то молчал, то порывался что-то сказать, но замолкал, руки его дрожали, он был явно смущен и почему-то оглядывался на прикрытую портьерами дверь во внутренние покои. Портьеры колыхались, вероятно, от обычного в коридорах Зимнего сквозняка.
Вдруг государь встал и, не сказав ни слова, вышел. Адлерберг поколебался и решил также уйти, но едва он сделал шаг к двери, как распахнулись портьеры и из внутренних покоев государя стремительным шагом вышла высокая красивая дама. Граф никогда не встречался с княжной, но понял, что это она. Государь пропустил княжну в кабинет, затворил за ней дверь, но сам не вошел.
Придворные сплетни ничуть не преувеличивали, княжна точно была на диво хороша. Но сейчас, когда она с надменно поднятой головой и гневно сжатыми алыми пухлыми губами уставилась на Адлерберга, тот несколько опешил.
– Как можете вы, граф, о котором государь неизменно говорит с такой любовью, осуждать его? Какое право вы имеете отговаривать его от исполнения долга чести?… Или, по-вашему, такое понятие для государя не обязательно? Я много разного слышала о вас, граф, но не ожидала такого отношения – не ко мне, отвергнутой вашим светом, но к вашему первому и единственному настоящему другу!
– Княжна, ваши упреки не вполне основательны, – едва успел начать Адлерберг, но Екатерина Михайловна не дала ему возможности оправдаться. Она продолжала резкие обвинения, пока взбешенный такой нахальной и глупой бесцеремонностью Адлерберг не повысил голос.
В момент бурного объяснения раскрылась дверь, и государь, не переступая порога кабинета, кротко спросил:
– Не пора ли мне войти?
– Нет, оставь нас докончить разговор! – резко ответила княжна.
Александр Николаевич появился после ее ухода, когда княжна, излив всю злобу, выбежала из кабинета. Друзья долго смотрели друг на друга. Они молчали, что тут было еще сказать…
В Летнем саду как-то остановились два мастеровых и смотрели издали на царя и княжну Долгорукую.
– Вишь ты, какая она мамзель, – осуждающе заметил один.
– Да как же быть без хозяйки? – возразил другой. – Матушка-царица умерла, так делать нечего – пришлось повенчаться с другою.
Глава 6. Семья Романовых
6 июля 1880 года полковник Владимир Вонлярлярский, адъютант великого князя Николая Николаевича, прибыл в Царское Село с докладом о ходе маневров гвардии. Камердинер сказал, что государь его скоро примет, и вполголоса посоветовал спороть с погон траурные черные полоски.
– …Это может опечалить Его величество в такой радостный день.
– Да какая же радость?
И пораженный полковник узнал, что сегодня в 3 часа дня в малой церкви Царскосельского дворца протопресвитер Василий Бажанов обвенчал самодержца всероссийского с княжной Долгорукой, получившей титул светлейшей княгини Юрьевской. Венчание прошло втайне, без псаломщика и певчих и без гостей. Шаферами были у государя Николай Трофимович Баранов, у княжны – генерал Рылеев, свидетель – граф Адлерберг.
17 августа государь уехал в Ливадию. Впервые Катя ехала с ним в царском поезде (к недоумению всех придворных чинов) и поселилась не в Бийюк-Сарае, как раньше, а во дворце. В прозрачной теплыни осеннего Крыма время летело незаметно. Лишь в начале ноября Александр Николаевич покинул Ливадию, не зная, что больше сюда не вернется.
Вторая женитьба государя встретила резкое недовольство и осуждение в императорской семье. В придворных сферах шепотом передавали, что наследник-цесаревич узнал о событии, будучи с семьей в Гапсале, и будто бы вознамерился уехать в Данию, подобно царевичу Алексею, но сдался на уговоры графа Лорис-Меликова и отправился в Ливадию к «молодым». (Видимо, не случайно за этим последовал царский указ о даровании графу Андреевской ленты.)
Косвенным свидетельством отношения к событию служат воспоминания того же полковника Вонлярлярского. Как-то раз в Ропше свита великого князя вечером в поисках ужина зашла в одну из комнат и увидела роскошно сервированный стол. Несколько удивившись тонким винам и изысканности убранства, голодные офицеры уселись и приказали слугам подавать. Только они прикончили последнего рябчика, как дверь распахнулась, и они увидели государя под руку с княгиней Юрьевской. То был их ужин, по халатности отданный свите царского брата. Александр Николаевич в гневе выгнал офицеров и после сделал выговор брату.
Впрочем, как уже упоминалось, к брату, великому князю Николаю Николаевичу, у него были и более серьезные претензии. С его ведома была опубликована во французском журнале статья, в которой бывший главнокомандующий обелялся и прославлялся, а все неудачи – намеком – списывались на государя. Возмущенный Милютин организовал во Франции контрпубликацию, а Александр Николаевич долго не мог прийти в себя от такой непорядочности брата.
В середине июля в Красном Селе состоялся смотр государем всей кавалерии. При проезде Александра Николаевича на военное поле Николай Николаевич, как положено, встретил его рапортом, но после того император не протянул ему руки, и поданная рука великого князя повисла в воздухе. Александр Николаевич грозно посмотрел на брата и поехал по фронту войск. Все были поражены.
Мало кто знал причину инцидента, но еще меньшее число было тех, кто узнал о последствии: после серьезного объяснения государя с Николаем Николаевичем, в результате которого тот был удален от дел, государя хватил удар, отнялись левая рука и нога. С рукой потом наладилось, а ногу он до самой смерти подволакивал. Боткин опасался еще больших осложнений.
Возможно, следствием инцидента стало потепление отношений с братом Константином. Сразу по возвращении из Ливадии 22 ноября государь позвал к себе великого князя Константина Николаевича, горячо обнял его и сказал: «Какой вздор распустили в городе! Все эти слухи о тебе не имеют никакого основания», – разумелись аварии кораблей нового типа («поповок» по фамилии адмирала А.А. Попова), обошедшихся казне дорого, но тонувших один за другим, вследствие чего и ожидали снятия генерал-адмирала со всех постов.
