Во время этого свидания цесаревич стоял в приемной и старался не слушать разговор из оставленной приоткрытой двери.
Взрыв в Зимнем дворце крайне взволновал Кавказского наместника великого князя Михаила Николаевича. Недолго прособиравшись, он со всем семейством отправился в Петербург.
Михаил Николаевич постоянно находился в тени старших братьев, держался скромно, но, судя по всему, имел все основания для скромности. «Эгоист, завистливый и фальшивый в полном значении этого слова, – пишет о нем в частном письме Лорис-Меликов, – великий князь боязлив и робок, как заяц, не только на поле брани, но и в мирное время. Робость его доходит до болезненных проявлений, прирожденных ему с детства… Все вышесказанные недостатки князя маскируются для публики весьма благообразными наружными формами великого князя и вежливым, мягким обращением его со всеми. Не доверяя собственным способностям и будучи неучем, он охотно подчиняется влиянию всех окружающих его лиц, и таким образом, является слепым исполнителем желаний и указаний жены своей… докладчиков своих, адъютантов и прочее». Несмотря на явный перехлест эмоций, характеристика в основном верная, к которой стоит добавить важную черту: Михаил Николаевич искренно любил и почитал брата Александра, был верен ему как человеку и государю.
Великий князь был наслышан о проектах брата Константина, Валуева и Лорис-Меликова, но не знал, что о них думать. Озабочивали царского брата, однако, не только проблемы государственные. Так, по дороге в столицу сыновья великого князя были призваны к отцу в вагон, и Михаил Николаевич объявил им, что княжна Екатерина Долгорукая десять месяцев назад стала супругой государя и княгиней Юрьевской и будет коронована императрицей.
– …Вам следует целовать ей руку и оказывать все знаки уважения как супруге царствующего императора. Будьте добры и к их детям.
Стоявшая у окна великая княгиня Ольга Федоровна негромко сказала по-французски:
– Вы слишком далеко заходите.
Сыновья недоумевали, пораженные новостью.
– А сколько лет нашим кузенам? – одиннадцатилетний Сережа любил точность.
– Мальчику семь лет, а девочкам шесть и четыре года, – сухо ответил отец.
– Но как же это возможно… – начал Сережа, но отец поднял руку:
– Довольно, мальчики! Можете идти в свой вагон!
В вагоне среди мальчишек возник спор, и согласились на том, что отец ошибся или оговорился, и по-видимому, государь женат на княгине Юрьевской дольше, чем десять месяцев. Правда, тогда выходило, что у него было две жены одновременно… и дети остановились в недоумении перед странными поступками взрослых.
На один из воскресных вечеров Александр Николаевич назначил парадный обед, на который распорядился пригласить всю императорскую семью. Он решил, что пора ввести Катю в семью не только формально, но и на деле. Он вполне представлял враждебные чувства, питаемые к ней, но как все искренне любящие, полагал, что лишь только люди увидят Катю, как сразу проникнутся к ней любовью и уважением, поймут ее долгие и мучительные страдания и простят нарушение Божеских и человеческих законов. Он оказался наивен, бедный государь император, но он любил…
Голос церемониймейстера дрогнул, когда старик, стукнув об пол три раза жезлом с ручкой из слоновой кости, громко провозгласил:
– Его Императорское Величество и светлейшая княгиня Юрьевская!
Александр Николаевич быстрым шагом вошел в зал, ведя под руку свою дорогую красавицу. Окинув зал быстрым взором, он порадовался тому, что явились все без исключения, и не обратил внимания на то, что жена наследника потупилась, жена брата Михаила смотрела в сторону… Молодая и веселая радость распирала его, и ему не хотелось огорчаться. Испытующе глянув на Сашку, он обошел с Катей семью. Катя любезно отвечала на вежливые поклоны.
Сели за стол, и на мгновение мертвенная тишина придавила всех. Взгляды были устремлены на светлейшую княгиню, которая непринужденно опустилась в кресло покойной императрицы. Недоброжелатели не хотели видеть на лице Юрьевской печаль и откровенное волнение.
Она часто обращалась к государю, и тот успокаивающе поглаживал ей руку. Он чувствовал себя вполне свободно на этом семейном обеде. Оглядывая братьев и их семьи, усмешливо думал, что его Кате вполне удалось бы покорить сердца всех мужчин… если бы за ними бдительно не следили жены.
Ох уж эти завистливые бабские сердца, никак не могут простить Кате ее счастья. Всякая попытка светлейшей княгини принять участие в общем разговоре встречалась вежливым и холодным молчанием. Катя осеклась раз, другой и потерялась.
Александр Николаевич перестал обращать внимание на надутые физиономии великих княгинь. Он отдавал себе отчет в усиливающемся разъединении семьи, но полагал, что пока жив – это не страшно. Известная доля эгоизма позволяла ему пренебрегать внешней фальшью, усилившейся в императорском кругу после кончины Марии Александровны. Несколько бокалов отличного крымского шампанского подогрели его радость. Он заметил, что мальчишки Михайловичи, особенно Сандро, с сочувствием поглядывают на Катю, и порадовался – эти чистые сердца смогли полюбить ее.
Доброжелательство он увидел и во взглядах Константиновичей, Кости и Дмитрия. Оба, впрочем, были скромные ребята, в отличие от беспутного старшего брата. Дмитрий не брал в рот ни вина, ни водки по зароку, данному матери. (Зарок был вызван помощью Александры Иосифовны в переводе сына из флота в кавалерию. Отец, как генерал-адмирал, естественно хотел, чтобы сыновья служили во флоте, но Дмитрия постоянно укачивало, стоило ему ступить на борт корабля. Он на коленях молил отца позволить ему надеть шпоры, тот никак не уступал, пока не вступилась мать. Александра Иосифовна смогла устыдить мужа, напомнив ему о его второй семье, о всем известном позоре, который она вынуждена сносить. Константин Николаевич сдался, он не терпел женских слез.) Правда, вскоре сыновний зарок пришлось нарушить с согласия самой великой княгини: Дмитрий Константинович стал командиром гвардейских гренадер и обнаружил, что необычная в военной среде трезвость затрудняет его общение с офицерами полка.
Светлейшую княгиню очень смешила застенчивость Дмитрия, вот и сейчас он пунцовел при одном взгляде на нее… Она под столом взяла руку мужа и крепко сжала, так что камни на его перстнях больно впились в ладонь. Александр Николаевич успокаивающе улыбнулся. Все будет хорошо!
В нем вдруг проснулся восемнадцатилетний юноша. Он нашептывал что-то Кате в маленькое розовое ушко и едва удерживался, чтобы не поцеловать его. Он несколько раз громко интересовался, нравятся ли ей вина и хорош ли его крымский мускат. Он соглашался со всем, что она говорила, обманываясь с готовностью, что ей тоже весело. Он смотрел на всех родных за столом с дружеский улыбкой: сам того не сознавая, он просил их полюбить его Катю и порадоваться их счастью. К концу обеда он стал громко шутить с Сандро и его братьями, называя их «дикими кавказцами», спрашивал, сколько у них кинжалов и не падают ли они со спины стоящего коня.
После десерта возникла некоторая пауза. Все смотрели на Александра Николаевича, а он с ожиданием поглядывал на двери. Наконец гувернантка ввела в зал их детей, двух девочек и мальчика.
