В третьем номере «Современника» за 1837 год, посвященном памяти Пушкина, были напечатаны «Три письма о Тамбовской выставке» Я. Караманского, новоузенского помещика: «…И вот наступил день торжественный, желанный! Прискакал курьер с известием, что наследник Цесаревич вечером будет. С 4-х часов после обеда загудели колокола; духовенство стройным чином потянулось в собор, народ толпами окружал храм, волнуясь, как море, быстрые экипажи неслись по всем улицам.
Цесаревич приехал уже поздно и прямо во дворец: город ярко осветился, колокола не умолкали, радостное „Ура!“ оглашало воздух, весь город был в движении – которое затихло далеко за полночь: с раннего утра все опять закипело».
Автор описывает службу в соборе, посещение богоугодных заведений, публичной библиотеки, причем подчеркивает: «народ всюду стремился за ним». «О Царь! высокую мысль твою поймем! Твой Царевич обручается с Твоей Россией!
Величественно шел Царственный юноша: с каким благоговением раздвигались перед ним волны народа. Взор ясный, открытое чело, высокий рост, приветливая улыбка с царственною осанкою напоминали нам и кровь Славян, и величие Отца, и красоту Матери: Он предстал России символом всего прекрасного в прошедшем, настоящем и будущем!»
На выставке цесаревич вникал во все подробности с величайшим вниманием, «какая точность и определительность в вопросах! Какая наблюдательность в замечаниях и сравнениях!»
Автор писем был и на балу и не преминул заметить, что «цесаревич танцевал много и весело. Приветливая улыбка играла на губах Его, отражаясь счастьем во всех сердцах. Он был душою праздника славного!»
Между тем пришла пора сенокоса, видевшегося из коляски праздником. Удальцы мужики в красных и синих ситцевых рубахах, а бабы в цветастых сарафанах (покупных и надетых ради праздника, в обычное время носили рубахи и сарафаны своей работы) с утра до полудня маячили в лугах. Солнце припекало. Путешественники изнемогали от жары, но мало кто решался сбросить мундир или сюртук. Много пили кваса и мечтали о купании. А вокруг весело и споро шла работа, блестели узкие лезвия кос, и не сравнимый ни с чем душистый аромат свежескошенной травы наполнял воздух.
Из любопытства попробовали в одном месте покосить – и больше ни Александр, ни Паткуль с Адлербергом не пробовали. Василий Андреевич в своем альбоме делал чудесные зарисовки крестьянского быта и записывал народные пословицы, сказки, песни, из которых одна особенно полюбилась ему:
Катилось колечко
По бархату
Прикатилось колечко
Ко яхонту.
Кому вынется —
Тому сбудется,
Все-то сбудется,
Не минуется…
24 июля, совершив около 10 тысяч верст, Александр прибыл в Москву. Улицы были почти пусты, ибо народ устал ожидать его. Разместился он в том же дворце, в котором родился, но теперь перестроенном и названным Николаевским. В Москве было решено перевести дух и пожить целую неделю.
На следующий день в прекрасное светлое утро Александр встал рано. Громко и весело звонили колокола кремлевских соборов и церквей. Сквозь густую толпу радующегося народа великий князь пошел в Успенский собор. На крыльце собора наследника приветствовал митрополит Московский Филарет. Он был известен не только ученостью, большим авторитетом, но и твердостью характера. В это праздничное утро Филарет говорил наставительно:
«Благоверный Государь! Всегда светло для нас Твое пришествие, как заря от Солнца России, но на сей раз новые виды, новые чувствования и думы.
С особенною радостию сретаем Тебя после Твоего путешествия даже в другую часть света, хотя все в одном и том же Отечестве; ибо сердце наше трепетно следовало за Твоим ранним, дальним и быстрым полетом.
Но что значит сие путешествие? Не то ли, что сказал древний мудрец: обходяй страны, умножит мудрость? Тебе должно наследовать мудрость, объемлющую огромнейшее из царств земных, и дальновидная попечительность Августейшего Родителя Твоего, сверх домашнего руководства к сей мудрости, назначила для тебя учебною храминою – Россию.
И что же? Обходя страны России, уже ты простерся далее, нежели кто-либо из ея царей. Собственное око Твое собирает или поверяет и умножает сведения о ее силах, средствах и потребностях. Каких вожделенных плодов должна надеяться от сего Россия!
Се и на древлепрестольный град простираешь наблюдательные взоры. Глубокая мысль ведет тебя почтить здесь святыню, освещающую царей и хранящую приснопамятный покой освященных ею Твоих родоначальников. Здесь наипаче прикасаешься ты к сердцу России, и его жизненную силу, которая есть наследственная любовь к наследственным Государям, отразившую в прежних и нынешних веках столько враждебных сил, видишь в ея свободной игре – в сих волнах стремящегося к Тебе народа, в сих торжественных восклицаниях.
Любовь Россиян да соделает Тебе легким труд, внушаемый любовью к России.
Когда же возвратишься к возлюбленному Тебе и нам Твоему Родителю, возвести Ему, что Россия чувствует Его дальновидную о ней попечительность; что мы благословляем Его, как за себя самих, так и за потомство; что мы молимся, чтобы род и род потомства возрастал и созревал пред очами Его и Твоими, дабы за Себя и за нас благословлять Его и Тебя».
Никогда ранее Александр так полно и ясно не чувствовал себя подлинным наследником престола, как при этих торжественных, чуть старомодных оборотами словах строгого московского святителя.
Только в детстве так истово и искренне молился он, как в это утро. После службы приложился к иконам Божьей Матери Владимирской и Всемилостиваго Спаса, к мощам святителей и хотел уже было выходить, но был остановлен близким к митрополиту известным духовным писателем Андреем Николаевичем Муравьевым:
– Ваше императорское высочество, не хотите ли взглянуть на весьма редкий предмет?
И пораженному Александру показали хранящийся в Успенском соборе яшмовый сосуд, из которого помазывают мирром при венчании на царство. По преданию, сосуд этот принадлежал Божественному Августу, из Рима попал в Византию, а на Русь был передан императором Алексеем Комниным князю Владимиру Мономаху вместе с царским венцом. Показывал сосуд восьмидесятилетний старец отец Накос, протопресвитер Успенского собора.
Улыбающийся митрополит Филарет, которому приятно было восторженное удивление наследника, предложил вернуться и пройти в ризницу. Там, небрежно показав сокровища собора, он достал подлинники важнейших государственных актов: письма великого князя Константина и манифест Александра I, решившие судьбу его отца, а стало быть, и его самого. Документы вновь был уложены бережно в ларец и опечатаны.
Потом был развод Рязанского пехотного полка, прием первых чинов губернии; за городом был устроен бег рысистых лошадей, вечером дали спектакль в Большом театре, и всюду Александр был в необыкновенно приподнятом состоянии. Вызывалось оно не только привычными удовольствиями, но и внутренней гордостью за дело, к которому готовили его, и радостью от уверенности, что именно ему суждено совершить многое.
