Торжественный белоколонный зал сиял от множества свечей, сверкания эполет, ослепительного блеска бриллиантов. Возбужденный, но приличествующий обычаю говор стоял по всему залу и в ближайших покоях. Говорили большей частью по-французски. Хозяйка переходила от одной группки гостей к другой, здороваясь и говоря несколько фраз, и в то же время поглядывая на дверь. Ждали государя.
Елена Павловна хотела встретить его внизу, но опоздала. Николай Павлович поднимался по лестнице с обыкновенным своим победительным видом; высоко поднятой головой и внимательным взглядом, даже беглая остановка которого беспокоила людей.
Поцеловав руку золовки, император осведомился, здесь ли британский посол, и на утвердительный ответ довольно кивнул.
С появлением государя общество несколько подтянулось. Тут все знали его, и он знал всех. Некоторые из гостей питали определенные расчеты на сегодняшний вечер, и потому их чрезвычайно тянуло к императору. Они как бы и сами того не хотели, но, как магнит притягивает железо, так и иных сановников и генералов что-то неудержимо влекло к высокой фигуре Николая Павловича, по-хозяйски обходившего гостей. Вот он подошел к английскому послу сэру Гамильтону Сеймуру…
Николай Павлович давно определил Сеймура как союзника. Тот во всех великосветских гостиных из сил выбивался, доказывая, как благодетельна царская политика в Европе для сохранения существующих устоев, как нужен Европе царь и как полезно для России сотрудничество с могущественной Британией. Николай Павлович был твердо уверен в поддержке Лондона при решении Восточного вопроса, а попросту говоря – при разделе Османской империи. Францию он сразу оставлял побоку, потому как у Второй империи не было явных интересов на Ближнем Востоке, а в реальное сближение Англии с Францией он не верил. Он не мог представить себе, чтобы племянник великого императора простил англичанам пленение дяди на острове Святой Елены.
Между тем в те самые дни начала 1853 года Наполеон III собственноручно писал письмо лорду Мэмсбери: «Мое самое ревностное желание поддерживать с Вашей страной, которую я всегда так любил, самые дружеские и самые интимные отношения». Обрадованный лорд отвечал, что пока будет существовать союз Англии и Франции, «обе эти страны будут всемогущи».
Французские и английские дипломаты прекрасно знали об ошибочном взгляде царя на взаимоотношения двух стран и со все возраставшей энергией поддерживали его в этом заблуждении, подталкивали на путь, который Николай Павлович считал своим, но который был основательно продуман в Тюильри и Уайтхолле.
Николай и британский посол прошли в небольшую гостиную. Царь заговорил так, будто продолжает разговор, начатый в Виндзоре девять лет назад с Пилем и лордом Эбердином.
– Турция – больной человек! – Этот тезис царя был не нов, но то, что он сказал далее, заставило сэра Гамильтона внимательнейше вслушиваться.
– Теперь я хочу говорить с вами, как друг и джентльмен. Если нам удастся прийти к соглашению – мне и Англии – остальное мне неважно. Мне безразлично то, что делают или сделают другие. Итак, говоря откровенно, я вам прямо говорю, что если Англия думает в близком будущем водвориться в Константинополе, то я этого не позволю. Я не приписываю вам этих намерений, но в подобных случаях предпочтительнее говорить ясно. Со своей стороны я равным образом расположен принять обязательство не водворяться там, разумеется, в качестве собственника; в качестве временного охранителя – дело другое. Может случиться, что обстоятельства принудят меня занять Константинополь, если ничего не окажется предусмотренным, если нужно будет все предоставить случаю…
Боясь встретиться глазами с тяжелым взглядом царя, Сеймур смотрел на две половинки высоких дверей, ведущих в зал. За дверями слышался сдержанный рокот разговоров, вмешались звуки рояля – готовился небольшой концерт. Между тем император продолжал тоном столь же твердым, сколь и доверительным:
– …Ни русские, ни англичане, ни французы не завладеют Константинополем. Точно так же не получит его и Греция… Я никогда не допущу этого! – подчеркнул Николай Павлович. – Еще меньше я допущу распадение Турции на маленькие республики…
План царя был таков: Дунайские княжества Молдавия и Валахия образуют уже теперь самостоятельное государство под российским протекторатом. То же самое будет с Сербией. То же самое будет с Болгарией.
У посла от напряжения заболела голова. Высокие фарфоровые часы на камине в виде пастушки и пастушка, нежно склонившихся друг к другу, пробили вторую четверть. Надо было что-то сказать, что-то ответить на ожидавшиеся, но не столь скоро и не в таких решительных выражениях намерения царя. Но здесь был именно тот момент, опытный посол это сознавал, когда любое неосторожное слово могло обернуться неким обязательством, влекущим за собой неблагоприятные последствия для Британской империи… или для него самого. Сеймур молчал.
Николай Павлович по-своему понял его молчание.
– Что касается Египта, – сказал он и сделал широкий жест рукой, – то я вполне понимаю важное значение этой территории для Англии. Тут я могу только сказать, что если при распределении Оттоманского наследства после падения империи вы овладеете Египтом, у меня не будет возражений против этого. То же самое я скажу и о Крите. Этот остров, может быть, подходит вам, и я не вижу, почему ему не стать английским владением.
Сэр Гамильтон отвечал приличествующими важности разговора почтительными и уклончивыми фразами. Он был не просто взволнован, но потрясен до глубины души. Планы царя касались изменения всей карты мира, влекли за собой изменения соотношения сил как в Европе, так и в Азии. Слушая царя, посол начал в уме складывать донесение в Лондон.
Николай Павлович подошел к закрытым дверям и, взявшись за ручку, вновь повернулся к Сеймуру:
– Так побудите ваше правительство написать об этом предмете, написать более полно, и пусть оно сделает это без колебаний. Я доверяю английскому правительству. Я прошу у них не обязательства, не соглашения; это свободный обмен мнений и в случае необходимости слово джентльмена. Для нас этого достаточно.
За их спинами в третий раз пробили часы. За сорок с лишним минут властитель одной империи предложил представителю другой империи покончить с третьей к обоюдной выгоде. Ничего особенно выдающегося здесь не было. Так думали и действовали все правители мировых держав того времени.
Николай Павлович распахнул дверь, и Сеймур, ослепленный на мгновение ярким светом, впился глазами в лицо царя. Он успел разглядеть мимолетную самодовольную улыбку, которую сменила величавая суровость.
3
Крымская война уже по названию своему связывается с ходом боевых действий на этой русской земле, но она была лишь продолжением длительных и также малоудачных действий дипломатии и армии по указаниям императора.
Любой кризис, любое напряжение государственного организма – и уж, конечно, война мгновенно и ярко проявляет все стороны жизни общества, с очевидностью показывает истинную цену людям и государственным институтам, проверяет жестокой мерой прочность устоев государства. В первую же очередь это проверка самого правителя.
