Николай Павлович этой проверки не выдержал.
Казалось, судьба давала ему одну за другой возможности для попятного движения от пропасти, куда он толкал страну, но с непоколебимым упрямством, в необъяснимом ослеплении царь шел все дальше по гибельному пути.
В самом деле, после первого разговора с Сеймуром последовали еще два, где императорские планы были раскрыты в полной мере, а ответом на них прозвучал резкий и оскорбительный отказ британского министерства. «Тем хуже для Англии!» – решил император.
Распад Османской империи стал его «идеей фикс». Решение Восточного вопроса могло бы стать венцом его царствования, достойным завершением более чем четвертьвекового правления, в котором случалось всякое, но не было подлинно великих свершений.
Николай мыслил категориями сорокалетней давности; им еще двигало честолюбивое желание затмить старшего брата, победителя в войне с Наполеоном; его подстегивала слепая самонадеянность, подкрепляемая видимой, но все равно приятной и привычной лестью; его забавляла бессильная зависть Европы к нашим успехам на Балканах. Но следует отдать должное и смелости его мысли провозгласить действительную независимость молдаво-валахов, сербов, болгар и греков. Нессельроде, однако, убедил его отказаться от таких «революционных» намерений, подрывающих принцип легитимности.
Авантюрность замышляемого проекта Николай сознавал в какой-то степени, но помимо рационального расклада сил, средств и союзов он учитывал и нечто иррациональное. По точному выражению Тарле, «ему всегда везло, всегда, до последних лет жизни все удавалось», хотя сам он отлично сознавал ограниченность своих способностей и познаний «дивизионного командира». В наставлении, обращенному к девятилетнему еще наследнику, Николай Павлович писал: «…Я имею твердую уверенность, что Божественное покровительство, которое проявляется по отношению ко мне слишком осязательным образом, чтобы я мог не заметить его во всем, что со мной случается, – вот моя сила, мое утешение, мое руководство во всем».
Желая выглядеть достойно в глазах мирового общественного мнения, он послал в Константинополь чрезвычайное посольство – для защиты свободы веры в Турции. Во главе посольства был поставлен князь Меншиков, морской министр. Хуже посла можно было найти, но трудненько.
И не в том дело, что глуп или незнающ был Александр Сергеевич, как раз ума он был острого и язвительного, образован был весьма достаточно и нрава был решительного. Но это был яркий, может быть, ярчайший тип царедворца, все мышление которого исходило из двух посылок: Российская империя самая сильная, и горе встающим на ее пути; российский государь самый могущественный, и надлежит, не раздумывая много, делать все, что он велит. Второе было для Меншикова много важнее, кстати.
Задачу, поставленную перед ним, он понял прекрасно: Турция – больной человек, но того сама не сознает. Надо ей в том помочь, но так, чтобы не православный царь, а турецкий султан был причиной войны, долженствующей принести Российской империи новые земли, а князю Александру Сергеевичу славу и новые почести. Меншикову следовало поставить перед диваном такие невыполнимые условия, чтобы турки отказались от них и развязали бы руки Николаю Павловичу для долго ожидаемого занятия Дунайских княжеств. Эка невидаль – турок запугать! Уж так пугнем…
Между тем князь Александр Сергеевич был весьма далек от дипломатических дел и не сознавал, что, как и императора, его вела и направляла рука французских и английских дипломатов. В Константинополе ему противостоял лорд Стэтфорд-Рэдклиф, большой недруг России, опытнейший дипломат и личный враг российского императора.
Царский ультиматум был отклонен Портой. Если с требованием предоставить преимущественные права в святых местах церкви православной, а не католической, правительство султана еще могло согласиться, то на признание за Российской империей права покровительства всем православным подданным султана оно пойти никак не могло. Это означало бы фактическое установление протектората России над значительною частью Османской империи.
Меншиков давил. Он был спокоен. Не примет Порта ультиматум – хорошо, ну а примет – еще лучше.
Слабая Османская империя, которую только недавно тот же император Николай Павлович защитил от разгрома армией египетского паши Мухаммеда Али, конечно же, не могла противостоять России. Султану советовали разное, но что он уяснил твердо из разговоров с умнейшим британским послом, так это обещание всесторонней поддержки англичан и французов против русского царя. Колебания были недолги. Требования Николая I были отклонены, и в конце мая 1853 года князь Меншиков и весь состав российского посольства покинули Константинополь. В октябре 1853 года был обнародован царский манифест о войне с Турцией.
Кто помнит сейчас, кроме историков, о тягостном походе русских войск в Дунайские княжества? Исполняя повеление царя, они двинулись в Молдавию и Валахию с целью присоединения их к Российской империи. Забыто все это прочно. Ни славы, ни новых земель поход нам не принес, а принес гибель тысяч солдат и офицеров да бессмысленное унижение русских знамен. После вынужденного вывода войск война обернулась отечественной, ибо пришлось защищать Русскую землю – Крым.
Правда, на Кавказском фронте боевые действия против турок были много успешнее, а в Синопской бухте 18 ноября 1853 года русская эскадра под командованием вице-адмирала Петра Семеновича Нахимова почти полностью уничтожила турецкую эскадру. Дело клонилось к разгрому Османской империи, «больной человек» был подведен к последней черте, но ему не дали ее перейти.
Соединенная англо-французская эскадра стояла на якоре в Мраморном море, а после Синопа вошла в Черное море. В марте 1854 года Англия и Франция заключили с Османской империей союзный договор и вскоре после этого объявили войну России.
Наполеон III знал, что на русский полк приходилось менее ста штуцеров. Гладкоствольные ружья, как правило, были расстреляны и разбиты; снаружи они были зачищены кирпичом, а внутри совершенно ржавые и негодные. Французские военные агенты, аккуратно посещавшие стрельбы русских полков, сообщали из года в год: при стрельбе в цель на 200 шагов из 200 выпущенных пуль лишь десятая часть попадает в мишень. Это, как и недостаток в порохе, слабость артиллерии, было, впрочем, известно и другим военным агентам. Дунайская кампания показала также, что русского солдата по-прежнему «худо кормили, худо одевали, худо лечили», так что солдаты боялись не сражения, а госпиталей.
Союзники начали боевые действия в середине апреля, оккупировав Пирей и придя на помощь турецким войскам на Дунайском фронте. Летом бои начались на основных театрах военных действий – в Закавказье и в Крыму.
Какова роль наследника в этих делах большой политики? Весьма незначительная. Свое мнение о Восточном вопросе у него имелось. Еще в 1850 году, когда начался спор о святых местах в Палестине и о ключах от Вифлеемского храма, спор между католической и православной церквами за право на исключительное владение святынями, находившимися на территории Османской империи, многие горячие головы воспламенились. Даже бывший наставник наследника Жуковский писал ему о желательности побудить императора к «освобождению Иерусалима и ко взятию его под общее управление всех христианских держав».
