Настроение в семье улучшилось благодаря возвращению из Севастополя великих князей Михаила и Николая. Сияющая императрица все же упрекнула их в том, что они покинули армию: «Радость свидания даст нам силы для новой разлуки», – несколько напыщенно произнесла она и посмотрела на мужа.
Император был мрачен. Конечно, он не собирался вновь отпускать мальчишек в армию. Чему они там могут научиться, добро бы боевые действия шли успешно, а так – подхватят какую-нибудь заразу, как Алешка Толстой. Но сейчас так говорить не следовало, пусть прочувствуют.
Сегодняшняя церковная служба тянулась бесконечно. Николай Павлович стал тяготиться службами, но отстаивал до конца, проникаясь истинно глубоким чувством. Он строго следил за поведением детей в церкви, и меньшие стояли перед ним, не смея шевельнуться. Церковь эту он любил, в молодости сам часто пел на клиросе звучным баритоном, вскоре огрубевшим от смотров и парадов.
Его любимица Маша отмочила на днях штуку. Сидели за вечерним чаем, разговоры, конечно, шли о войне. «Давайте погадаем», – сказала Маша и взяла Евангелие. «Грех это», – наставительно сказала Александра Федоровна, но дочка уже открыла святую книгу наугад и прочитала:
– …И сказал Самуил Саулу: худо поступил ты, что не исполнил повеления Господа, Бога твоего, которое дано было тебе; ибо ныне упрочил бы Господь царствование твое над Израилем навсегда. Но теперь не устоять царствованию твоему…
Мертвая тишина воцарилась в гостиной.
– Это из Первой книги Царств, – зачем-то добавила Маша.
– Э, ваше высочество, – по обыкновению лениво оказал Орлов, – что толку гадать, хотя бы и на Священном Писании. Дело пустое.
А любимица опустила запылавшее румянцем лицо, встала и вышла, приглушенно сказав только:
– Простите, батюшка.
Он, кстати, не подозревал, что частое и неожиданное смущение дочери было вызвано ее тайным браком с графом Григорием Строгановым сразу после смерти постылого ей герцога Лейхтенбергского два года назад. Узнал бы, и жестокая кара постигла бы обоих, а заодно и наследника с женой, которые деятельно способствовали этому браку. Но император о том не знал и продолжал думать свои тяжелые думы.
Неужели действительно судьба Саула ему уготована? В тот вечер после чая он отправился, как обычно, на набережную и долго прогуливался там мерным шагом, не обращая внимания на холодный и влажный, пронизывающий до костей ветер с реки и быстрые взгляды прохожих… Да, нежданно-негаданно высокий и стройный красавец Саул волей Господа был избран в цари, и победил врагов своих и был великодушен к ним. Росли сыновья его, и народ был покорен, но филистимляне не давали покоя царству, да удалой молодец Давид смущал покой царя…
– Бред! – сказал громко Николай Павлович и повернул к Иорданскому подъезду.
Мысль эта, однако, из головы не шла.
Неужели и впрямь Господь отвернулся от него? За что?!
По утрам и вечерам Николай Павлович долго молился, стоя на коленях на коврике, вышитом императрицей. Теперь чаще обыкновенного вечерами он брался за Библию, медленно читал, поднимал глаза от Книги и завороженно смотрел на колеблющиеся языки свечей.
«…И сказал Саул: я согрешил; но почти меня ныне пред старейшинами народа моего и пред Израилем, и воротись со мною, и я поклонюсь Господу, Богу твоему. И возвратился Самуил за Саулом и поклонился Саул Господу…»
…После молебна Николай Павлович принял министра двора Волконского, канцлера Нессельроде, выслушал донесения из Крыма… День тянулся бесконечно. Впервые он пожалел, что день так долог, раньше ему вечно не хватало часов. Скорее бы пришла ночь, все оставили бы его, и можно было бы по строчкам читать Книгу и обдумывать наедине с собой прочитанное, сверяя со своей судьбою, и искать ответ в тихом пламени свечи.
Вечером он пошел в покои невестки. Почти каждый вечер он приходил сюда ради маленькой великой княжны Марии Александровны. Он кормил ее супом.
Императора ждали. Невестка, нянюшка и фрейлина встали и сделали реверанс. Малышка гугукала. Он взял твердыми руками невесомый теплый комочек в розовых лентах и снежной белизны кружевах и посадил внучку на колени. Золоченой ложечкой он вливал суп в маленький улыбающийся ротик, пока розовые губки не стали кривиться, и тогда он передал внучку нянюшке.
– Какое доброе у вас сердце, ваше величество, – с печальной улыбкой сказала ему фрейлина, сегодня это была Анна Тютчева, взятая невесткой за некрасивость, но мягким и твердым характером вполне пришедшаяся ко двору. Ему Тютчева нравилась тем, что была независима и искренне, он чувствовал, уважала его.
– Я почти каждый вечер прихожу кормить супом этого херувимчика – это единственная хорошая минута во весь день, единственное время, когда я забываю подавляющие меня заботы, – ответил он ей искренне.
Он оказался безнадежно одинок в башне самовластья. Вокруг все были заняты, по выражению той же Тютчевой, «мелкими заботами, мелким кокетством и мелкими сплетнями, без малейшей мысли о надвигающихся впереди великих событиях».
Рождество и Новый год прошли невесело.
Как на грех в ночь на Рождество в Литейной части был убит действительный статский советник Алексей Оленин. Убит он был своими крепостными людьми, которые сами и повинились, придя в полицейский участок. Императору доложили наутро.
Николай Юдашкин, семнадцати лет, и девятнадцатилетний Прокофий Копцов не единожды подвергались жестокому избиению барином безо всякой причины. Бил он их рукой, палкой, приказывал сечь на конюшне. Сговорившись, они пришли в его спальню с топором…
Николай Павлович повелел рассмотреть дело немедленно, обратив особое внимание на бывшие ранее покушения дворовых людей Оленина, выяснить, почему у него не были отобраны крепостные люди.
Через день доложили, что верно, покушения были в 1849, 1850 и 1852 годах, но покушавшихся Оленин отправил одних в Сибирь, других сдал в рекруты. Ему же полицмейстером было сделано внушение.
– Суд был? – спросил он.
– Да, ваше величество. Плашкину дали двадцать лет каторжных работ, Копцову, как свидетелю происшедшего, – десять лет. И обоим по сто розог.
Полицмейстер выжидательно смотрел на него, но император промолчал. Суд решил все правильно… Если бы не война, он бы взялся за освобождение! Война, война…
Нессельроде и Рибопьер подталкивали его к уступкам западным державам, и он готов был бы уступить, если бы это несло благо России.
– Веришь ли ты в возможность мира в настоящую минуту? – спросил он наследника после очередного совещания.
– Нет, государь, – ответил тот сразу. – Я думаю, что произойдет еще очень много событий, прежде чем мир будет возможен.
– И падет Саул и придет Давид? – вдруг вырвалось у него.
– О чем вы, батюшка?
– Ничего. Ступай.
Внешне же жизнь императора ни в чем не переменилась, а жил он достаточно скромно. Ел мало, большей частью овощи, вино пил редко, чаще воду, за ужином съедал тарелку супа из протертого картофеля, к которому его приохотили в детстве. Днем не спал, а прогуливался вокруг дворца и по набережной. Всегда был в мундире, и даже во внутренних покоях никогда не надевал халата. Не курил и не любил, чтобы другие курили. Наследнику приходилось прятаться по закоулкам и каморкам, чтобы накуриться всласть.
