Пытливость ума и пылкость сердца отдаляли ее все дальше и дальше от мужа. Все внимание свое она отдала детям, но из пяти дочерей четыре умерли. Она долго горевала.
У Александра наивная неприязнь и вражда к Николаю прошли давно, но осталось недоверие. Впрочем, Александр Павлович вообще никому долго не верил. Теперь же, решая вопрос о передаче власти, и решив его! – он ничего не мог забыть, и ему было жаль власти… Даже сейчас, когда она полностью оставалась в его руках, он не мог представить, как этот Колька, le pauvre diable
[1], длинный и румяный, неутомимый во фрунте и верховой езде, грубый и хитрый, станет на его место.
Но слова были сказаны.
Условием женитьбы Константина Павловича в мае 1820 года на польской графине Иоанне Грудзинской, названной в тайном манифесте княгиней Лович, император поставил формальный отказ от прав на престол. 14 января 1822 года Константин составил письмо, в котором «просил» Александра I передать свое право на наследование престола тому, кому оно «принадлежит после него». Александр ответил согласием в письме от 1 февраля.
Но лишь в 1823 году, когда его здоровье сильно пошатнулось, решение это было оформлено окончательно на бумаге. 16 августа 1823 года по поручению Александра I московским архиепископом Филаретом был составлен манифест о передаче прав на престол Николаю. Манифест с письмами Константина и Александра в запечатанном пакете был передан Филарету. По совету архиепископа Александр Павлович приказал снять копии со всех трех документов. Копии, заверенные самим государем, были запечатаны в другие три пакета и сданы на хранение в Синод, Сенат и Государственный Совет. Пакеты надлежало вскрыть в случае смерти Александра I «прежде всякого другого действия».
В полдень 23 августа архиепископ Московский отправился в Успенский собор. Там ждали его протопресвитер, сакелларий и прокурор синодальной конторы с печатью. Архиепископ вошел в собор, и тяжелые двери закрылись за ним. В приятной после солнцепека прохладе и сумрачности огромного храма, свет в который шел из узких окон наверху да от тускло светивших лампад перед несколькими иконами, Филарет несколько раз осенил себя крестным знамением и вошел в алтарь.
Присутствующим был показан ковчег государственных актов, куда Филарет и положил привезенный пакет, показав печать императора. Ковчег вновь заперли на ключ, и прокурор синодальной конторы запечатал его. Присутствующим была объявлена высочайшая воля: «Да никому не будет открыто о свершившемся!»
Николай Павлович не знал о местонахождении этих бумаг, как, впрочем, и все другие члены императорской семьи.
В день, решивший столь многое в судьбе династии, в Павловске маленький великий князь Александр Николаевич катался на лошадке. То была его любимая лошадка, серая в яблоках, с добрыми печальными глазами, катание на ней было главным удовольствием мальчика, ради которого он оставлял сошки, сабли и ружья, даже игры с Павлушей Мердером.
Великий князь в гусарской курточке плотно сидел в удобном седле и крепко сжимал руками поводья. Особенной нужды в этом не было, потому что лошадка очень тихо и мирно переставляла ноги, а под уздцы ее держал конюх. Обок шла заботливая дюжая нянька Алена. Шествие замыкалось толпой любопытствующих, которая отставала лишь в виду дворца. На кругу внука поджидала бабушка, вдовствующая императрица Мария Федоровна, высокая, дородная, в шляпе с перьями, укрывавшей от солнца ее круглое и, несмотря на годы, румяное и красивое лицо. Величественно и плавно она подошла к внуку.
– Хватит, Сашенька, пойдем, посидим, – сказала бабушка.
– Хочу кататься! – азартно выговорил внук. – Алена, дай ей сахару!
Нянюшка вопросительно глянула на императрицу, та со вздохом махнула рукой. Лошадке дали сахару и повернули ее.
И вновь по боковой аллее, рядом с широкой дорогой ко дворцу, зацокала копытами прелестная лошадка, и маленький светловолосый мальчик самозабвенно натягивал поводья и смотрел вдаль голубыми, чуть навыкате глазами – что виделось ему?…
Жизнь продолжалась, как и ранее.
Александр Павлович путешествовал по России, наведывался за границу, как будто тяготясь сидеть подолгу на одном месте.
Константин Павлович радовался жизни в Варшаве.
Николай Павлович занимался военным делом. Строптивый и вспыльчивый характер его вскоре узнала вся гвардия. Но нельзя было не отдать должное блестящей строевой выучке великого князя. Один из молодых тогда офицеров Михайловский-Данилевский вспоминал позднее: «Необходимые знания великого князя по фрунтовой части нас изумили; иногда, стоя на поле, он брал в руки ружье и делал ружейные приемы так хорошо, что вряд ли лучший ефрейтор мог с ним сравниться, и показывал также барабанщикам, как им надлежало бить». Свидетельство бесхитростное и вполне искреннее.
Николай каждодневно по заведенному еще батюшкой обычаю отправлялся на развод гвардейских частей и внимательно следил за долженствующим быть порядком. Он посмеивался в душе над похвалами офицеров и презирал высокомерные усмешки царедворцев. Он дорожил похвалами боевых генералов Милорадовича и Паскевича и доверял брату Михаилу, а также (до известной степени) графу Владимиру Адлербергу, другу детства, взятому в 1817 году в адъютанты. Он с удовольствием бывал на приемах и балах в Зимнем дворце, но больше радовался своим балам и вечерам в Аничковом. Он ждал.
Глава 3. Мятеж
О смерти императора Николай узнал одним из первых в Петербурге. После сообщений из Таганрога о болезни, то улучшении, то ухудшении состояния Александра Павловича, ждали худшего. Николай приказал, чтобы в любое время, где бы он ни находился – сообщить тотчас.
27 ноября царская семья была в Большой дворцовой церкви. Служба уже заканчивалась, начался молебен о здравии императора, и тут Николай увидел за стеклянной дверью своего камердинера и сразу догадался, что свершилось то, чего он страшился.
У входа великого князя встретил Милорадович и объявил печальную новость. Помедлив, Николай вернулся в церковь и подошел к матери. Опустился на колени – и она, взглянув на лицо сына, поняла, что за новость привез курьер. У Марии Федоровны ослабли ноги, и она никак не могла подняться с колен.
Службу прекратили. Коридоры Зимнего дворца наполнились звуками рыданий, загудели от гаданий и пересудов.
На спешно созванном заседании Государственного Совета Николай, холодея от волнения, предъявил свои права на престол. Был вскрыт пакет с документами, а вскоре те же бумаги были привезены из Синода и Сената. Но, казалось бы, очевидное дело застопорилось.
Петербургский генерал-губернатор граф М.А. Милорадович в оглушительной тишине заявил, что если бы Александр I действительно думал оставить Николая своим наследником, то при своей жизни опубликовал бы такого рода манифест. Тайные же документы не имеют юридической силы, ибо нарушают изданный Павлом I в апреле 1797 года закон о престолонаследии. Гвардия воспримет попытку Николая вступить на престол как узурпацию власти. Решительный генерал выразил мнение многих молчавших, поддержали его Д.И. Лобанов-Ростовский и А.С. Шишков. Председатель Совета шестидесятисемилетний князь Петр Васильевич Лопухин растерялся.
