23 февраля произошла первая встреча Орлова с французским императором. Шестерка великолепных коней, привлекавших всеобщее внимание, доставила карету ко дворцу Тюильри. Первый русский уполномоченный в парадной генеральской форме, с лентами и орденами, тяжело вылез из кареты и не спеша вошел во дворец. Напудренные лакеи, застывшие на лестнице, ковры, вазы, огромные шпалеры с изображением королевских охот, казалось, были полностью из старого доброго времени. Но в феврале 1848 года именно Тюильри был взят штурмом толпой парижан. «Избави, Господи, наш Зимний дворец от такого», – мелькнуло у Орлова.
На этой встрече в интимной обстановке Орлов «с той симуляцией искренности, в которой мог смело потягаться со своим собеседником», сразу изложил позицию российской стороны, что она отвергнет и на что согласится. Россия была готова согласиться на установление полной свободы торгового плавания по Дунаю для всех наций, на уничтожение укреплений в Измаиле и Килии при условии уничтожения Турцией укреплений в Мачине, Тульче и Исакче; Черное море будет объявлено нейтральным (т. е. уничтожается наш флот); определение границ между Молдавией и Бессарабией должно стать предметом углубленного рассмотрения, и Орлов дал понять, что Россия готова уступить туркам захваченный Карс, если будут сделаны выгодные уступки при определении бессарабских границ.
Император задумчиво кивал, не произнося ни слова, а потом вдруг спросил мнение собеседника о Венском трактате, возможно ли его пересмотреть. Орлов не понял, зачем признанному государю необходима отмена пунктов этого трактата полувековой давности, исключавших династию Бонапартов из французского престолонаследия. Объяснение одно: желание, чтобы Европа сама плюнула себе в лицо для полноты торжества племянника Наполеона I. В данный момент для России это никакого значения не имело, и русский уполномоченный не стал возражать. Не возражал он и при разговоре об Италии, «для которой надо что-нибудь сделать», а это означало ущемление интересов Австрии. Однако Орлов мягко, но решительно отклонил неопределенные предложения Наполеона о Польше, заявив о полной свободе там католической церкви и ожидаемой амнистии для польских политических преступников. При прощании император предложил Орлову в «трудных случаях», какие будут возникать на конференции, обращаться непосредственно к нему.
«Поистине я должен сказать, что я нисколько не ожидал приема, который меня тут встретил, – откровенно писал Орлов Александру Николаевичу. – Я осмеливаюсь сказать, что этот прием был блестящим не только со стороны императора, но и со стороны всей нации. Военные симпатии и желание установить братство по оружию с Россией, несмотря на обстоятельства, превзошли все мои надежды и в самом деле не оставляли ничего желать».
Поддержкой Наполеона пришлось воспользоваться не раз. 28 февраля Орлов испросил аудиенцию и был приглашен на обед в королевский дворец. Блюда были тонкие, вина прекрасные. Орлов не скупился на выражения признательности за милостивое отношение императора к русской делегации, за манифестации симпатии и дружбы со стороны французского общества. За кофе и папиросами перешли к делам.
Орлов объяснил, что претензии англичан и затруднения, чинимые австрийской стороной, возросли настолько, что он подумывает об уходе русской делегации с конференции. Предметом споров была Бессарабия. Наполеон, сочувственно выслушав графа, дал понять, что не в силах преодолеть сопротивление Лондона и Вены. Вечером Орлов написал в донесении царю, что от Бессарабии надо отказаться.
Второй территориальной проблемой стал Кавказ. Пальмерстон не желал расставаться со своей старой мечтой о «независимости» Кавказа. Он настаивал на том, что союзники, которые пытались во время войны поднять там восстание против России, не имеют права «предать Черкесию».
Через Валевского Орлов узнал, что Англия хочет воспользоваться злосчастным «пятым пунктом» предварительных условий и поставить под вопрос «все русские территориальные владения по ту сторону Кубани». Русофобские настроения тогда овладели общественным мнением Англии. С парламентской трибуны раздавались призывы к обузданию «агрессивной» политики России на Востоке, что несколько противоречило здравому смыслу, но вполне отвечало интересам лондонского Сити. Однако требование «полной победы над Россией», уже не военной, но хотя бы дипломатической, могло звучать в Вестминстере, но не в Тюильри.
На заседании спор продолжался четыре часа кряду. Орлов занял твердую, неуступчивую позицию, не идя ни на какие уступки. (Накануне он был на обеде у императора и заручился его поддержкой.) Председатель конференции граф Валевский так повел дело, что Кларендон должен был отступить. Барон Бруннов доносил канцлеру Нессельроде: «Если мы достигнем мирного окончания, то, бесспорно, императору Наполеону принадлежит большая доля в этом результате… Валевский – наш помощник в переговорах».
И еще не раз долгое послеобеденное курение папирос Орлова и Наполеона в императорском кабинете в Тюильри с глазу на глаз приносило пользу и выгоду России. В Лондоне и Вене поняли это, но бессильны были что-либо изменить. Австрия занимала на конференции «почетное положение выжатого лимона во время чаепития», по выражению бойкого на язык бельгийского газетчика. В отношении Турции Орлов занимал сдержанную позицию, разделяя мысль Леонтия Дубельта, что турок должно беречь и поддерживать, потому что для государства всегда выгоден глупый сосед.
В конце концов экономические интересы Англии взяли верх. Вскоре была снята английская блокада с русских торговых портов. Одновременно Александр II разрешил свободный вывоз хлеба из России. Англия и Франция досрочно начали вывод своих войск из Керчи и Евпатории. Русская сторона обязалась сохранить в целости могилы павших воинов союзной армии.
В салонах Парижа в те дни много говорили о только что прошедшей Всемирной выставке, о новой опере Мейербера «Гугеноты», о начавшейся реконструкции «столицы мира» префектом Османом (новые проспекты и бульвары прокладывались столько же для красоты, сколько для предотвращения создания баррикад и более удобного пропуска войск), о мудрости императора и – о графе Орлове. Знали, что он купил для царского Эрмитажа две картины Эжена Делакруа «Львиная охота в Марокко» и «Марокканец, седлающий коня», проявив тонкий вкус и щедрость. Передавали словечки Орлова.
На одном из заседаний в пылу спора австрийский министр Буоль бросил русской делегации: «Вы забываете, что Россия побеждена!» Не повышая голоса, Орлов ответил: «России мудрено это забыть, потому что она не привыкла быть побежденной. Другое дело вы, так вас всегда все били, с кем только вы не воевали». Побагровевший Буоль молчал до конца заседания.
Читая донесения Орлова и Бруннова, Александр II сознавал, что слаб в дипломатии. Он то желал революции во Франции, то наивно подтверждал верность давно распавшемуся Священному союзу, первым рыцарем которого был Незабвенный. При малейших затруднениях, порой умышленно увеличиваемых Орловым, он горячился и негодовал – до следующей депеши. Не по неспособности, но по самому характеру Александр Николаевич был неважным дипломатом, в отличие от отца и дяди. Одно из объяснений тому – воспитание. Александр и Николай Павловичи самой дворцовой обстановкой были приучены к скрытности, лицемерию, проницательности. Он же рос в комфортном состоянии законного наследника престола, не требующем желать чего-либо большего. Видно, благодушная юность воспитывает царей, но не дипломатов.
