В те дни в Петербург пришло известие, что его младший брат Владимир 5 августа застрелился в тихом немецком городе Эмсе, куда незадолго перед тем отправился для поправления здоровья и отвлечения от сердечной драмы.
По иронии судьбы Владимир уже два года был профессором Санкт-Петербургского университета по кафедре законов благочиния. Это старое русское слово имеет замечательное значение: послушание, порядок, спокойствие, приличие и благопристойность. С последними двумя качествами у двадцатидевятилетнего профессора все обстояло в порядке, а вот с первыми – увы…
Владимир имел неспокойное сердце. Свойство это впервые обнаружило себя давно, в детские годы. Зимой 1835 года сидели всей семьей за утренним чаем, и матушка попеняла брату Николаю. Тот вчера был на балу по случаю Масленицы. Гуляли широко, весело и долго. Кучер же ждал его без пищи и отдыха на трескучем двадцатипятиградусном морозе аж 15 часов.
Николай со свойственным ему жаром принялся объяснять, как было весело, но вдруг заметил слезы на глазах младшего братца. Девятилетний Володя был глубоко поражен жестокостью Николая и отказался выслушать его объяснения. Он тогда впервые наглядно осознал, что такое крепостное право и что такое владение людьми. К стыду своему, и семнадцатилетний Николай понял это тогда только в полной мере. Понял и дал слово брату: уничтожить крепостное право! В тот вечер в комнатке Володи, где еще лежали на полке неубранные детские куклы, они заключили союз и от всего сердца обняли и поцеловали друг друга.
Володя рос в семье общим любимцем, забавником, милым своими капризами. Подобно старшим братьям, он оказался старателен и прилежен в учебе, но, в отличие от них, его как будто не волновало ничто, помимо университетских дел. Матушка даже писала в Петербург беспокойные письма, всерьез опасаясь, что младшенький «заучится». Дмитрий и Николай только посмеивались над ее страхами.
И верно, страхи матери были напрасны, хотя Владимир в полной мере унаследовал ее страстность и самозабвенное погружение в дело, которое было присуще и старшим братьям. Он занимался на юридическом факультете в Московском университете, вскоре перевелся в Петербургский. В двадцать четыре года защитил магистерскую диссертацию «О недвижимых имуществах духовенства в России». Работа его обратила на себя внимание научного мира как труд, проливший много света не только на вопрос о вотчинных правах церкви в Древней Руси, но и на церковное управление и на отношение у нас церкви к государству.
(Не могу не отметить, что какие-то черты Владимира и, в частности, тему его магистерской работы, использовал Достоевский (хорошо знавший его) много позднее в работе над образом Ивана Карамазова.)
Благополучно избегнув ареста и причастности к делу петрашевцев, Милютин, казалось, полностью погрузился в научные занятия. В университете он слушал лекции В.С. Порошина, знакомившего студентов с учениям Фурье, Сен-Симона и других западноевропейских социалистов. То, что в юношеские годы воспринималось с безусловным энтузиазмом, теперь вызывало глубокие раздумья. Милютин много читает экономическую литературу на английском и французском языках, публикует четыре большие статьи по вопросам политэкономии. В них он критикует формирующееся на Западе капиталистическое общество с позиций социалистической теории. Тогда он был уверен, что надо только правильно сформулировать задачу, прилежно и скрупулезно ее решить, и истинно правильная теория социализма откроет перед человечеством возможность избавиться от всех наболевших проблем.
Больше всего они спорили с Николаем, доходило до крика, и тогда их утихомиривала матушка или брат Дмитрий, который в общем не поддерживал устремленность младшего брата, но никогда с ним не спорил. Это Николай то приводил логические доводы, факты о незрелости народа, о неготовности того же русского крестьянина к восприятию гражданских свобод, о благодетельной роли самодержавной власти и пагубности дворянского самовластия, а то, взъярившись, красный и всклокоченный, начинал кричать, что сейчас начнет кресла бросать в доктринера-соци-алиста. До кресел, правда, никогда не доходило.
Владимир был тоже горяч, но лучше владел собою и обладал большим чувством юмора:
– …Пойми, как скоро при построении наших теорий мы перестанем довольствоваться воображением и начинаем изучать самую действительность, утопия уже начинает терять характер утопии и принимает мало-помалу характер чисто научный.
Владимир знал, что говорил. В год разгрома петрашевского кружка он с Заблоцким-Десятовским совершил поездку по западным и южным губерниям и вполне исследовал там некоторые отрасли отечественного хозяйства – земледелие, ремесла и торговлю.
Он принимал активное участие в работе Русского географического общества, в 1848 году был принят в действительные члены и взял на себя должность производителя дел в отделении статистики. В университете дела также шли вполне успешно, и уже была начата работа над докторской диссертацией «О дьяках». Лекции молодого ученого привлекали слушателей со всех факультетов. Он читал наизусть, без тетради, что было редкостью. В изложении Милютин держался сравнительно-исторического метода, много внимания уделял вопросам экономики. Казалось, вслед за старшими братьями восходит новое светило на небосклон российской жизни, третий Милютин. Белинский высоко ценил Владимира, называл его и Валериана Майкова «гениальными юношами».
Однако усиленные занятия рано подточили слабое здоровье Владимира. С этим еще можно было бы справиться, но что было непоправимо – тоска от оказавшегося недостижимым личного счастья. Владимир был почти благодарен болезни, навалившейся на него, что давало возможность скрывать истинную причину безысходного горя. Подчинившись давлению братьев, он поехал за границу на воды, но – от себя не уедешь… Он застрелился в 1855 году, будучи двадцати девяти лет от роду.
Трагическая судьба Владимира Милютина примечательна не только сама по себе и своим влиянием на мировоззрение Дмитрия и Николая. В этой короткой жизни пересеклись те общественные веяния, которые позже распространились по всей России. Так, в первый год студенчества Владимир объявил, к ужасу матери, что он атеист.
То был капитальный сдвиг общественного сознания, как обыкновенно случается в эпоху коренных перемен. С очевидностью видя отсталость своей страны и техническое превосходство стран западных, стыдясь диких пережитков старины в нашей жизни и чаруясь бурной революционной действительностью на том же Западе, целое поколение молодых и образованных россиян на какое-то время потерялось и впало в то дворянское русло западничества, которое было проложено Петром I. Поколебались устои родной жизни, и молодежь, отринув от себя все отечественное, обратилась к западному.
Ох, как не ново все это было. Так случалось в царствование Екатерины II, и страдальческий вопль Радищева тому вечный памятник. Так было в царствование Александра Благословенного, непосредственно причастного к возрастанию декабристского течения… И ныне все шло точно так же: от едко-насмешливых антирелигиозных поэм Вольтера к сочинению маркиза де Кюстина, от вольнолюбивой русской поэзии в списках к откровенным разговорам в дружеской компании. Добавилось пищи для ума: пламенное повествование Карлейля о Французской революции, в котором английский историк и порицал революцию и признавал ее неизбежность и закономерность. Не знающие английского языка со вниманием слушали переводы мыслей Карлейля в изложении знающих. Аналогии с современной Россией были очевидны, а мысли об особенностях российской государственности и самого общества отбрасывались за ненадобностью, ведь все так просто!.. И пускало корни и на удивление быстро распространялось социалистическое учение, предлагавшее ясный и простой выход из тупикового состояния любого общества в любой стране…
