Что мальчишка Владимир – и серьезный Дмитрий, признанный уже военный историк и штабной офицер, был некоторое время увлечен социализмом. По воспоминаниям его товарища по Военной академии А.Э. Циммермана, целыми вечерами они говорили о политике. «Казалось, наступает эпоха обновления человечества, и что в этот раз революция уже не будет побеждена. Милютин сочувствовал в особенности экономической стороне движения, верил в возможность организации труда и устройство правильных отношений между собственниками и работниками так, чтобы обе стороны были совершенно довольны; он полагал, что со временем и самый принцип собственности, как уже отживший свой век, будет уничтожен, и осуществятся теории коммунизма и что всего удобнее наградить человечество этими благодеяниями посредством настойчивых бюрократических мер, действуя комитетами и пр.».
Еще в начале 1850-х годов Дмитрий был нередким гостем у Николая Гавриловича Чернышевского, разрабатывавшего свою «экономическую теорию трудящихся», доказывавшую неизбежность уничтожения эксплуататорских порядков – и уж никак не посредством «комитетов».
Правда, здравый смысл взял свое. Ближе старшему Милютину все же оказался кружок, группировавшийся вокруг Константина Кавелина, участники которого сходились на идее плавных, не катастрофических, но эволюционных перемен.
Владимир следовал за братом, и в статье о теории Мальтуса, опубликованной в «Современнике», писал:
«Неограниченная свобода промышленности, или – что то же, безусловное господство анархии и произвола, падет рано или поздно, точно так же, как пали и все другие неразумные, несправедливые учреждения, произведенные силою исторической необходимости и ею же уничтоженные; и организация труда, основанная не на состоянии, а на единстве и солидарности интересов, водворит со временем мир и гармонию там, где мы видим теперь только непримиримую борьбу и глубокий разлад всех основных стихий общественной деятельности».
Молодые ученые-социалисты не все занимались политэкономией. В кружке «Современник» заметен был Михаил Лонгинов, добрый малый и неумолкаемый весельчак, носивший студенческий мундир, что не мешало ему в спорах кричать громче других и быть главой группы театралов. Главную свою популярность он имел благодаря сочинению эротических стихов и целых поэм, с готовностью читаемых им в любом обществе по многу раз. Лонгинов захлебывался от счастья, когда, похохатывая, его одобряли уже известные литераторы Григорович, Некрасов, Дружинин. В эту компанию входил и младший Милютин.
Частенько под вечер у Владимира появлялся меланхолический с виду Дружинин. Медленно расхаживая по комнате и задумчиво подергивая кончики усов, он произносил обыкновенно одну и ту же фразу: «Не совершить ли сегодня маленькое, легкое безобразие?»
Владимир бросал работу, они заходили еще к кому-нибудь из приятелей, и всей гурьбой отправлялись на дальний конец Васильевского острова, где специально для увеселений Дружинин нанимал небольшое помещение в доме гаваньского чиновника Михайлова.
Приятелей ничуть не смущало то, что окна их квартиры выходили на Смоленское кладбище, от этого веселье принимало еще более смешливый оттенок. Посреди комнаты ставилась гипсовая Венера Медицейская, спьяну купленная Дружининым в Академии художеств и игравшая в «веселье» роль языческой богини Любви. Взявшись за руки, друзья вместе с хихикающим хозяином семидесяти лет водили хороводы вокруг Венеры и пели песни скабрезного содержания, начиная всегда с той, где рассказывалось о моменте рождения богини из морской пены, пена же образовалась от падения с небес некоего предмета, коего лишился Уран… Громче всех пел и топал ногами автор, Лонгинов. Дружинин также старался всеми силами поднять тон, отпускал разные скоромные шуточки и очень сердился, когда кто-нибудь умолкал. Веселый вечер заканчивался обыкновенно в другом месте и без старца Михайлова.
Слухи об увеселениях кружка «Современника» ходили по Петербургу, во многих вызывая возмущение. «Грубейшее кощунство и цинизм, превышающий всякую меру» – так считал, например, Евгений Феоктистов, указывая на их не по возрасту легкомысленный и холодный разврат.
Но после нелепого выстрела все это виделось не более чем пустой забавой, и Дмитрий сожалел о резких словах, сказанных по этому поводу младшему.
Не зная Владимира Милютина, князь Барятинский искренне сочувствовал старшему брату. Он пытался ввести Милютина в состав военной комиссии, но встретил сопротивление председателя, несколько оскорбленного ранее отказом генерала от вхождения. Тем не менее Барятинский часто встречался с Милютиным, и, говоря по правде, трудно сказать, кто получал больше от этих бесед.
Милютин считал ум князя неглубоким и склонным к фантазиям, однако должен был оценить его понимание света и двора, знание характеров высокопоставленных особ и деталей их взаимоотношений. Он подчас не разделял оценок князя, казавшихся ему преувеличенными или вовсе лишенными оснований. Однако первоначальное мнение о блестящем аристократе, пекущемся лишь о своей карьере, у него исчезло, и он с готовностью принял предложение Барятинского отправиться на Кавказ в качестве начальника штаба Кавказской армии. В Петербурге места себе Милютин не видел.
Глава 5. Россия сосредоточивается
Наш народ от того умен, что тих,
а тих от того, что не свободен.
Л.В. Дубельт. Заметки
Тотчас после Парижского мира в левом крыле Главного штаба, где помещалось министерство иностранных дел, воцарился князь Горчаков. С ним в российскую дипломатию пришли новые идеи, цели и манеры. В долгих беседах с государем был согласован отказ от старых внешнеполитических принципов Николая Павловича. Новый министр держал себя довольно независимо и имел на то основания.
Значение России в Европе и на Востоке оказалось подорванным. Нейтрализация Черного моря создавала постоянную угрозу безопасности южного побережья страны, утрата Бессарабии отодвигала российские границы от Дуная. На Балтике были демилитаризованы Аландские острова. России по-прежнему противостоял франко-английский блок, за которым стояли Австрия, Пруссия, Швеция, Турция.
Новая программа внешней политики была изложена Горчаковым летом 1856 года, а после коронации была опубликована и получила в мире известность под названием «La Russie se recueille». В циркуляре министра, направленном в российские посольства и миссии, указывалось на намерение правительства обратить «преимущественную заботливость» ко внутренним делам. Россия воздерживается от активного вмешательства в европейские дела. Кроме того, подчеркивалось, что отныне Россия не намерена жертвовать своими интересами для поддержания принципов Священного союза и считает себя совершенно свободной в выборе своих будущих друзей. Вместе с тем отход России от активной роли на континенте не означает отказа от этой роли вовсе. «Говорят, Россия сердится. Нет, Россия не сердится, а сосредоточивается».
Осень и зиму 1856–1857 годов дворянская Москва веселилась.
Ежедневно где-нибудь случался концерт или танцевальный вечер, после которых заезжали обыкновенно к знакомым и за вечерним чаем и рюмкой лафита обсуждали новости. От предостережений насупленных стариков, что не к добру все это веселье, того и гляди обернется большими слезами, отмахивались. Смешно было принимать всерьез суеверные рассуждения, достойные разве курной избы.
