Говорили в тот год – и совсем иное! – о Михаиле Николаевиче Муравьеве, получившем летом прозвище «трехпрогонного»: занимая должности министра государственных имуществ, председателя департамента уделов и директора межевого корпуса, он в поездку по России взял разом прогоны по трем ведомствам. Муравьев взял бы и по должности члена Государственного Совета и вице-председателя Географического общества, но там прогонные не полагались. Умный и образованный, по общему признанию, он был безмерно жаден и властолюбив.
19 августа в среду на Выборгской стороне на пороховых заводах взорвалось до 1800 пудов пороха, и взрыв был ощутим во всех частях Петербурга. Вследствие жаркого лета горели леса, торфяники. Там и тут вспыхивали пожары, которые тушили солдаты, нередко грабившие под шумок. Возникли слухи о поджигателях, кто-то где-то видел найденный ком горючих веществ.
Обыватели со страхом передавали друг другу, что по ночам неизвестные личности ходят по улицам под видом маляров с красками или полотеров с мастикой, и у них есть такой состав, что стоит только помазать стену дома, как под первыми лучами солнца она вспыхнет ярким пламенем. Полиция хватала и маляров, и полотеров, и мальчиков, торговавших вразнос спичками, но злоумышленников не находила.
Волнение случилось и в Царском Селе. Летом в отсутствие наследника в его покоях производили ремонт. Вскрыли пол для замены износившегося паркета и вдруг увидели под полом скелет. Призванные врачи определили, что скелет женский. Все уже истлело, остались одни кости и бриллиантовая серьга. Кто она была – осталось загадкой.
Мария Александровна была чрезвычайно этим взволнована и слегла в постель на несколько дней. Александр утешал ее с дороги в письмах, что все это вздор, дела давно минувших дней и никакого отношения к Никсе иметь не могут, и делился радостью, что дворянство во всех губерниях горячо встречает его, обещал скоро быть. Но никто – ни муж, ни Анна Тютчева – не смог разубедить императрицу в том, что женский скелет в покоях наследника есть дурной знак.
Александр Николаевич в июне 1858 года путешествовал по северу России, а в августе и сентябре посетил Тверь, Кострому, Нижний Новгород, Владимир и Москву. В каждом городе происходили встречи с дворянством, на которых царь призывал к работе для общей пользы и выгоды. Увы, даже наружное согласие он встречал не везде.
В Троице-Сергиевой лавре после долгой службы митрополит Филарет пригласил государя к трапезе. Александр знал, что духовенство, особенно высшее, в большинстве своем настроено против освобождения. А ему было очень нужно если не получить в союзники московского митрополита, то хотя бы заручиться его нейтралитетом.
После того как гости отдали должное прекрасной кухне лавры с ее действительно превосходными квасами и хлебами, вкуснейшей рыбе в разных приготовлениях, коей восхитился даже знаток Адлерберг, за чашкой чая, тонким ценителем которого был митрополит, пошли разговоры о положении в России, о шаткости умов, о сумбуре, царящем в провинции.
Заметим, что в августе состоялось заседание Государственного Совета, на котором обсуждался вопрос о «современных идеях, проводимых в журналах и газетах». «Стародуров» беспокоил герценовский «Колокол», призывавший правительство к скорейшему освобождению крестьян с землей, к отмене телесных наказаний и цензуры. Неприятной неожиданностью для императора стало гласное осуждение Кавелина. Об увольнении его все, конечно, знали, но тем не менее профессора порицали за «страстную увлеченность, доходящую часто до крайностей».
Брат Костя попробовал было вступиться за Кавелина и зачитал присланную митрополитом Филаретом записку. В ней говорилось:
«…Воюют против современных идей. Да разве идеи Православия и нравственности уже не суть современные? Разве они остались только в прошедших временах?… Не время виновато, а мысли неправославные и безнравственные, распространяемые некоторыми людьми. Итак, надобно воевать против мыслей неправославных и безнравственных, а не против современных…»
Члены Государственного Совета с мнением митрополита согласились лишь в том, что надо утверждать православие, а современные мысли бывают разные. В результате обсуждения у Александра Николаевича укрепилось недоверие к литераторам и возникла надежда обрести союзника в московском митрополите.
Однако почтенный архиерей выступил противником освобождения. Главным его основанием было то, что правительство не справится с волнениями, неизбежно долженствующими последовать за моментом эмансипации.
– Нет, ваше императорское величество, – тихим голосом говорил почтенный старец. – Трудно сочувствовать решительному перевороту в народной жизни. Предпочтительнее держаться того порядка вещей, который установился издавна и пустил глубокие корни.
Как повлиять на такого? Известность и авторитет Филарета были велики и основательны. Он был учен, многознающ и весьма независим в отношении светской власти. Казалось бы, именно такой иерарх и мог поддержать освободительное устремление, но вот поди ж. В одном был уверен Александр – в верности Филарета самой идее царской власти.
Они вышли вдвоем в митрополичьи покои, высоченный плечистый государь и маленький, худой митрополит. Сели в кресла. Филарет привычно взялся за четки и устремил на царя проницательный взгляд, в котором виделось и сочувствие, и спокойное превосходство власти вечной над властью временной.
Разговор был недолог, ибо Александр Николаевич не любил долгих разговоров, да и что он мог сказать Филарету, и так все знающему и понимающему? Он просил о поддержке в направлении умов к делу богоугодному – освобождению меньших братьев наших. Говорил о своих встречах за границей, где то известный немецкий ученый барон Гакстгаузен, то французский император Наполеон III ставили перед ним вопрос о русских крестьянах. Не без умысла сказал и о «Колоколе», позорящем Россию перед всей Европой. Правительство предпринимает со своей стороны энергичные меры, хорошо бы, чтобы и власть церковная помогла.
Конечно же, митрополиту было понятно обращение царя за помощью и поддержкой, и он ее обещал. Но видимое неодобрение и неверие Филарета в дело освобождения вновь оживило в Александре сомнение, постоянно точившее его: то ли делаю? так ли?
Сейчас он в полной мере ощущал реальность выражения «тяжесть власти». Только в сказке царь мог топнуть ногой, и вмиг все свершалось по его воле. Тут попробуй топни… Во времена борьбы за Парижский мир было проще, хотя и тогда были несогласные. Но тогда была очевидная угроза войны, которую следовало отвратить от России любой ценой. А нынче нет такой угрозы. Мужики, правда, недовольны, но они всегда недовольны… В тягостных сомнениях Александр добрался до Петербурга, а там возникло новое солидное осложнение в лице брата Кости.
Этот не знал колебаний, был преисполнен энергии и решимости добиться освобождения и свою убежденность передавал старшему брату. Однако горячность Кости была хороша до определенного предела. Например, на скачках лошади не раз сбрасывали генерал-адмирала. Александр был отличным наездником и знал, что в скачках с барьерами спокойствие важнее азарта.
