Через вторые руки до профессора дошло мнение государя: такие беспорядки в университетах не могут быть далее терпимы и следует применить решительные меры – закрыть некоторые университеты. Мягкий министр Ковалевский просил повременить с такой решительной мерой.
– …Так придумайте же сами, что делать, – раздраженно сказал Александр Николаевич. – Предупреждаю вас, что долее терпеть такие беспорядки нельзя, и я решился на строгие меры.
Раздражение против университетов и ученых назревало у императора давно и, быть может, оказалось наследственным. В начале года Александр отправил в отставку с поста попечителя Киевского учебного округа Н.И. Пирогова. Знаменитый хирург был непозволительно дерзок и независим. Александр помнил их стычку в гостиной Марии Александровны в годы войны, когда Пирогов громко обличал «сплошное воровство» в армии, а он, естественно, не согласился. Лишенный навыков царедворца, а может, и движимый злой решимостью открыть царю глаза, Пирогов приводил факты. Государь выходил из себя и повторял: «Неправда! Не может быть!» Пирогов – свое. Александр, что бывало редко, повысил голос. А Пирогов, также на повышенных тонах, отвечал: «Правда, государь, когда я сам это видел!» – «Это ужасно», – вынужден был отступить царь и в тот миг едва удержался от слез. Мог ли он спокойно относиться к ученому, вырвавшему у него признание в неправоте?
Пирогов был неприятен, но Ковалевский – просто рохля. На обсуждении в Совете министров создали комиссию из ближних и верных государю людей для контроля над министерством. Граф Строганов, князь Долгоруков, министр Панин. Создание такой комиссии фактически означало попятное движение власти. Так это было всеми понято и вызвало в обществе естественный протест.
А могущественной партии охранителей не нравились университеты как таковые. В глазах поместных дворян и николаевских сановников то были рассадники вольномыслия и крамолы. Благодаря послаблениям государя в них усилился приток наиболее независимой и свободолюбивой по самому возрасту молодежи, в немалой части безродной и неимущей. Формировался широкий разночинный слой, ощутивший себя в оппозиции и к самодержавию, и к дворянству.
Назначенный министром народного просвещения адмирал граф Путятин при полной поддержке нового попечителя Петербургского учебного округа генерала Филипсона принял в мае новые студенческие правила и тем подсек самые корни корпоративного быта студентов. Были запрещены все сходки. Сильно уменьшено число учащихся бедняков, не могущих вносить платы за слушание лекций. Кассу взаимопомощи и библиотеку студентов положено было вынести за пределы университета. С тонким расчетом правила были опубликованы в начале каникул, когда студенты начали разъезжаться.
Новый министр был более известен своим путешествием в Японию, чем административными способностями, но его рекомендовала императрица, плененная отзывом митрополита Филарета о благочестии и набожности адмирала. Александр поколебался, но хотелось сделать приятное жене – так Путятин был назначен. Ловкий ход с университетскими правилами показался удачным. Император был доволен.
Но миновало лето, пришел сентябрь и забурлила та «буря в стакане воды», по словам профессора В.Д. Спасовича, которая окончилась опустением университета.
Начальство постановило в соответствии с новыми правилами завести матрикулы, книжки с отметками о каждом студенте, о взносах им платы за лекции, о взысканиях, об экзаменах. Книжка должна была заменить собой паспорт и содержать в себе также правила для студента, за соблюдение которых он расписывался. Но встал вопрос, как заставить студентов брать эти книжки.
Студенты матрикулы не брали. Лекции начались 17 сентября, но на них почти не ходили, самовольно собираясь на запрещенные сходки. Приказано было запирать пустые аудитории. Студенты взламывали двери и проводили сходки ежедневно.
24 сентября повелением министра университет был закрыт.
25 сентября толпа молодых людей с голубыми воротниками и такими же околышами на фуражках отправилась к дому попечителя в Колокольную улицу. Туда подоспели жандармы. Как на грех, попечителя не было дома, а жена в страхе прислушивалась к неистовым крикам за окнами, не зная, что делать. Ее успокоил Никитенко. Примчавшийся на пролетке Филипсон спас положение. По его призыву студенты отправились к университету, возле которого он распустил их до следующего дня.
Вечером на совещании профессоров оказалось, что даже те, кто ранее одобрял введение матрикулов, теперь высказывались против них. Изумленный попечитель перенес совещание на следующий день, а назавтра весь университетский совет высказался против матрикулов.
– Это невозможно! – запальчиво объявил генерал Филипсон, человек благородный и разумный, с явной симпатией ранее относившийся к молодежи. – Выдача матрикул последует!.. Вы ставите вопрос – либо университет, либо Россия?
– Нет, ваше высокопревосходительство, – возразил профессор Кавелин. – Вопрос стоит так: либо университет без матрикулов, либо матрикулы без университета. Выбор простой.
Стоит ли эта давняя и, как видно сегодня, эпизодическая история внимательного рассмотрения? Думаю, да. В ней наглядно проявился главный конфликт тех переломных лет – конфликт между властью, стремившейся сохранить развитие под своим контролем, и обществом, желавшим получить толику самостоятельности. Поступиться частью для сохранения целого – в этом суть любой реформы. Власти хватило здравомыслия и смелости для действия таким образом в большой крестьянской проблеме. Так надо было бы действовать и дальше, но – велика гордыня человеческая, но – слишком уязвлено было самолюбие власти.
Впрочем, дело могло зайти много дальше задетого самолюбия. Власти не знали, что в разгар студенческой истории Г.З. Елисеев и М.А. Антонович, оба активные сотрудники «Сверчка», пришли к М.П. Покровскому, одному из руководителей студенческого движения, с вопросом: «Есть у вас триста человек, на все готовых?» – «Да!» – возбужденно ответил Покровский. Был обсужден проект, столь же фантастический, сколь и реальный: пользуясь нахождением царя в Ливадии, захватить наследника – цесаревича Николая Александровича в Царском Селе, объявить его заложником и потребовать конституции. Прохладный ветерок с Невы остудил головы нетерпеливых революционеров, мысль была отложена, но не забыта.
Раздача матрикулов возобновилась, и вскоре на площади перед университетом валялись сотни разорванных книжек с матрикулами. Аудитории оставались пустыми. Результатом студенческих волнений стал арест студентов десятками и заключение их в Петропавловскую крепость, частью отправленных в Кронштадт.
11 октября университет был открыт, но слушателей оказалось крайне мало. Меньшинство мальчиков увлеклось примером Гарибальди и боролось с деспотизмом, но оно словом и делом не допускало большинство до занятий.
В связи со студенческими волнениями государь раньше возвратился из Крыма и 18 октября вошел в Зимний дворец.
В ноябре были поданы прошения об отставке профессоров К.Д. Кавелина, М.М. Стасюлевича, А.Н. Пыпина, Б.И. Утина, В.Д. Спасовича – не одновременно, во избежание коллективной демонстрации, а одно за другим. То был не просто красивый, а принципиальный шаг, ибо у ряда профессоров, того же Константина Дмитриевича Кавелина, человека семейного, не было других источников существования, и при самой скромной жизни концы едва сходились с концами.
