Зачем же нас заставили штыки примкнуть? Или винтовка так и пристреляна? Надо проверять, а то случись стрелять, а я и с пяти шагов не попаду, хотя вообще-то снайпером был на службе. Пристрелка незнакомого оружия на уровне рефлекса вбита, ведь она может спасти жизнь. Чуть повозился, снимая штык, ну мешает он мне, вот хоть тресни.
Винтовка на вид ухоженная, малость потертая в районе хвата, но в целом в порядке. Пошукав по подсумкам, вытащил один патрон, странно, что россыпью лежат. Вставляю пулей в ствол и удивляюсь: с трудом вошла, проворачиваю с усилием, отлично, почти новая винтовка. А то приходилось в свое время видеть, как пуля аж проваливается в расстрелянный ствол.
Открыл затвор, детали механизма подачи тускло блестят, руки действовали сами, патрон в патроннике, вновь смотрю через прицел. О, дерево мне подойдет. Прямо за вражескими окопами стоит большое дерево, береза вроде, так, сколько тут? Глазомер развит хорошо, слава богу, два года только с СВД бегал, а уж сколько стрелял… Хоть она и не «мосинка» ни разу. Так, двести пятьдесят, думаю. Ветер… Да какой к хренам ветер, я не на снайперской позиции, угрохают сейчас артиллерией, будет тебе и ветер, и влажность, и перепад высот. Для такой пули двести-триста метров вообще не расстояние. Ловлю себя на мысли, что тело-то не мое, но вроде как не сопротивляется моим действиям, и то хлеб. Но в то же время привычные движения выходят как-то… с задержкой, что ли? Каждое действие как будто делаешь впервые. Небольшое неудобство, но наверное, привыкну.
Вокруг все стреляют, так что внимания я не привлекаю вроде. Грохает выстрел и тонет в десятках таких же. Ого! Вот это пинок, надо держать крепче, расслабился с «плеткой», а как деды воевали с «трехлинейкой»? Куда попала первая пуля, от неожиданности не заметил. Да и попала ли вообще куда… Вновь целюсь в дерево. Выстрел. О, теперь лучше. Как прижал приклад нормально, так и винтовочка как продолжение руки. Кажется, теперь видел попадание, сильно выше того, куда целил. Делаю поправку на прицеле, тащу ползунок, блин, как туго идет! Так, еще деление, выстрел. Вот теперь порядок. Надо запомнить, пристреляна была со штыком, кажется, так и должно быть, я наставление по стрельбе из винтовки образца 1891/1930 годов видел разок, но не помню точно. Подумав, не стал возвращать прицел в прежнее положение, на дистанции даже в сотню шагов слишком большая разница. Да и зачем? Мне тут не в мишень стрелять на точность. Я теперь знаю, как стреляет моя винтовка, хоть и примерно, так что справлюсь, сейчас еще закреплю чуток, стреляют много и со всех сторон, никто на меня не обратит внимание.
Внезапно справа близким разрывом меня вновь закидало землей и, похоже, чем-то человеческим, в смысле что-то тяжелое упало на спину. Поворачиваю голову…
– Колька, Семену Кривому, похоже, хана!
Натыкаюсь взглядом на человека, солдата, глядевшего прямо на меня. Мужик в возрасте, лет под сорок где-то, лицо в глубоких морщинах и грязи, смотрит на меня ошалело.
– Разорвало, прости господи, как газету.
Точно, смотрю, а рядом со мной рука лежит, показалось сначала, что даже пальцы шевелятся. Но нет, лишь кажется. Белые обломки костей торчат наружу, бывшие связки болтаются кровавыми ошметками. По рукаву шинели, обрывку, разумеется, ползет огромная вошь, вот же сука живучая! Да, а кровушки тут хватает. Даже для меня многовато, тем более спецура, в силу своей специфики, столько крови и растерзанных тел редко когда видит. Мы ж в основном по-тихому: пришли, нагадили, ушли. А уж снайпер и вовсе редко видит лужи крови. А тут… Похоже, надо привыкать, а не то… Черт, все же не сдержался, рвало недолго, нечем, видимо. Во рту помойка, шинель немного забрызгал. А, плевать, все равно весь в грязи. Весна на дворе, поля развезло так, что удивляюсь, как мы сюда вообще дошли. Кстати, сразу не обратил внимание, но кажется, меня и тут зовут моим же именем, интересные дела. Глянуть бы в документы, должна быть какая-нибудь учетная карточка, фамилия та же или нет.
– Давай вперед, хлопцы, всех сейчас немец накроет шрапнелью, если дальше будем лежать! Хотите кишки на кулак наматывать? – доносится приказ.
Хм, командир, что ли, кричит? А говорит-то по делу. Раз вылезли, надо вперед, иначе жопа. Мы тут как на столе лежим, даже без артиллерии могут легко всех угрохать. Это ж только в будущем любили Жукова и прочих костерить почем зря, дескать, минные поля разминировал пехотой. А сами-то пробовали? У командира приказ, он его выполняет. А если солдаты лежать будут, им всем хана. А уж о том, чтобы провести разминирование местности… Эту чушь даже комментировать впадлу. Враги-то чего, ждать будут, когда вы тут ползать будете и мины снимать? Это, простите, совсем уж дилетантский взгляд. Нет, конечно, есть саперы и все такое, но тут вам не там. Разминированием не занимаются во время боя. Это в будущем, «Горыныча» запустил прямо во время атаки, он тебе такую дорогу пропашет, что хоть на автобусе езжай. Но тут-то начало двадцатого века. Из инструмента лишь лопата, штык, ну, может, еще щуп есть, и все нафиг. С лопатой и штыком не больно тут насаперишь.
На войне все просто, но и одновременно сложно. Вон враг, иди и убей, иначе он убьет тебя. Идешь, куда деваться. Убьют тебя – другие пройдут. Останешься жив – молодец, почести тебе и признание. Кстати, помнится, в императорской армии посмертно не очень-то награждали.
Встаю и я, машинально отмечая, что в винтовке всего три патрона осталось. Я дважды новую обойму пихал, но третью отстрелять не успел. Хлопаю по подсумкам, но блин, некогда уже перезарядкой заниматься. Минус мне.
Вновь трель свистка, поднимается вокруг меня нестройная цепочка солдат. Да, все устали, мужики, но что делать? Никто не озирается, не смотрит друг на друга, только вперед, туда, откуда на нас льется убийственный ливень металла. А мне очень хочется все видеть, осмотреть каждого бойца и местность, привычка, информация дает возможность выжить.
– Бегом! В штыки! – слышу команду и вновь отмечаю правильность и своевременность, только мне вот не влетело бы, за штык.
Поскакали. А пули-то летят, еще как, только начинаю замечать, что под ногами не вгрызаются в землю. Чуть левее со стороны вражеских позиций заработал пулемет, а это хреново. Покрошат нас сейчас в капусту, икнуть не успеем. Вдруг слышу какой-то шум рядом и чуть скашиваю глаза…
Улюлюканье, ржание и хрип, вот это да! Первый раз в жизни вижу, как наступает конница! Твою мать, реально сила, а страшно, наверное, врагу сейчас. Кони летят, как таран, широкие грудные клетки готовы снести врага одним махом. Топот стоит, аж земля вибрирует, страшно, наверное, и своим, и чужим.
Мимо нас, бегущих, как черепахи, к вражеским окопам устремляются кавалеристы. Шашки наголо, бравада… Им, конечно, тоже достается, даже и побольше, чем нам сейчас. Атака кавалерии хороша лишь по противнику, не успевшему развернуться, или в преследовании, но не так, когда десятки пулеметов устремлены на атакующих. Весь огонь враг переносит на них, и бойцы начинают падать, кони, жалко-то их как, ржут, как будто плачут, спотыкаясь и переворачиваясь через головы. Пули выдирают из тел целые куски плоти, забрызгивая все вокруг кровью. Верховым плохо, кто не успел ноги из стремян выдернуть, кувыркаются вместе с лошадками, ломая себе кости. Не жильцы. Страшно. Мясорубка – вполне, думаю, подходящее слово. Да уж, страшны были войны в прежние времена… А как еще раньше? Когда в шеренги строились и стреляли по очереди? Или когда с пиками и мечами ходили? Ой не, не хочется даже думать о таком. Все-таки человек – тварь, дорожащая жизнью, иначе бы не придумали столько средств для убийства себе подобных.
