Светлой памяти Анатолия Васильевича Волкова посвящается…
Пролог
«И рек Учитель: „Многие верят, а многие - веруют, но и тем, и другим не дано постичь… (фрагмент надписи уничтожен в результате обстрела камня из стрелкового оружия осенью 2000 года)… название сущностей не меняют их сути. Нет добра и нет зла, есть лишь путь, ведущий смертного по бесконечности…“
… (Большой фрагмент надписи уничтожен в результате попадания снаряда осенью 2000 года)…
«…Нежелающий воспользоваться путем - будет отвергнут.
Свернувший с пути - будет забыт.
Остановившийся на пути - горе тебе!»
Переписано с «Кешварского камня» за день до его уничтожения талибами в июне 2001 года.
Глава 1
Незваный гость лучше званого…
Почти поговорка
Суббота… Перефразирую классика - ну какой же русский не любит субботу!
Первый, и замечу лучший из двух законных выходных, день-расслабуха, день-спальня, когда можно всласть побездельничать после тяжелой трудовой недели (тут я, сорри, малость загнул - завтра месяц, как я перестал ходить протирать штаны в свой всеми забытый проектный институт, пополнив ряды всемирной армии безработных). Но все равно ужасно приятно, что сегодня - суббота, и совесть не будет грызть за вынужденное безделье. Рефлекс, будящий меня каждый день в семь тридцать пять утра, как собаку Павлова, в субботу можно послать подальше и, размякнув, словно тесто, растечься по чудесным, удобным тайничкам постели, мягко проваливаясь в дрему… Все проблемы побоку, все плохое - потом… Суббота - это нирвана, тишина и покой…
Звонок задребезжал в самое «то время», примерно в семь сорок. Естественно, я успел сладко уснуть и даже увидел какой-то сон.
Звонили в дверь, требовательно и нагло. Длинные звонки перемежались короткими, как точки-тире в азбуке Морзе.
«Шиш вам всем! Меня нет дома! - подумал я и залез под одеяло с головой. - Ну, нет дома человека! Что непонятного? Все свободны! Пока!»
Однако звонивший в дверь оказался редкостной сволочью. Во-первых, он не ушел, как сделал бы любой нормальный человек, которому не открывали дверь в течение пяти минут, а во-вторых, сменил тактику: вместо азбуки Морзе начал вызванивать спартаковские гимны, перешедшие в сплошной «з-з-з-з!»
От субботней утренней умиротворенности у меня не осталось и следа. Убью! Встану и задушу, кто бы это ни был! Я вскочил и в трусах зашлепал по холодному линолеуму к двери.
- Кто там?! - голос мой спросонья походил на рык голодного крокодила.
- С-свои! От-ткрывай, з-засоня! Ес-сть п-полпинты ш-шнапса и тушенка! - раздалось за дверью.
- Чего… шнапса? - сбитый с толку, я переступил босыми ногами на ледяном полу и тупо уставился на коричневую дерматиновую обивку двери.
- Б-бутылка в-водки, д-дурак! Откроешь т-ты или н-нет? - за дверью явно нервничали.
«Алкаш какой-то!», - подумал я, поворачивая вертлюжок замка и заготовив пару приличествующих случаю ругательств. Моему не проснувшемуся взору предстало совершенно неописуемое существо в грязной куртке цвета хаки, волосатое и улыбающееся. В руке существо держало авоську, в которой хрустально светилась «поллитра» и консервные банки.
- Ты кто? - спросил я, пытаясь углядеть в раннем госте хоть что-то знакомое.
- Эт-то же я, Ник-коленька! Здорово, С-степаныч! - беспардонный визитер шагнул ко мне, протянув руку и продолжая улыбаться.
Не назвался, я бы и не узнал! Николенька! Мой одноклассник, украшение 10 «Б», балагур и девчачий любимец! Едрить твою мать! Кого я вижу!
Последнюю фразу я произнес вслух, расплываясь в улыбке.
- Д-давно бы т-так! А т-то - кто д-да кто! П-привет, с-старина! - Николенька обнял меня, и от его куртки повеяло костром и вокзалом - ветер дальних странствий овевал эту заслуженную штормовку.
Пока он разувался, что-то бубня себе под нос, я, одеваясь в комнате, через неприкрытую дверь исподволь разглядывал своего старого знакомого.
Был Николенька тощ, худ и высок, так что любая одежда моталась на нем, как на вешалке. Длинная кадыкастая шея здорово походила на гусиную, его так и дразнили в младших классах - Гусь, Гусак. Мы не виделись лет семь… За это время Николенька еще больше похудел, просто высох, и худобой в сочетании с густым загаром напоминал древнюю мумию, таинственную свидетельницу прошлого. Но всякое сходство с исторической реликвией заканчивалось, как только Николенька открывал рот. Сказать, что мой одноклассник был болтлив - значит ничего не сказать. Николенька просто извергал слова, водопады слов, Ниагары фраз и ручьи междометий. Причем, возьмись он рассказывать «Курочку Рябу», до конца сказки вы добрались бы только к утру - Николенька с детства жутко заикался. Еще он славился нахальством, какой-то щенячьей смелостью и страстью ко всяким тайнам, кладам, могилам и подземельям. Помню, мой друг даже посещал кружок юных археологов при Дворце пионеров и ездил в Москву на всесоюзную олимпиаду. Эх, когда это было!…
Он действительно мало изменился - после душа, побритый и причесанный, Николенька выглядел лет на восемнадцать-двадцать, этаким нескладным подростком, действительно - гусенок гусенком! От Николенькиной водки с утра пораньше я отказался - сработал внутренний контроль. Если шампанское по утрам пьют аристократы или дегенераты, то водку - лишь дегенераты… Зато две банки курганской тушенки, тут же разогретые на сковородке и залитые тремя яйцами, пришлись весьма кстати. Кроме этих даров «синей птицы удачи» - курицы, съестное в моем обшарпанном жилище отсутствовало, как понятие.
Во время завтрака Николенька с нескрываемой иронией разглядывал мое однокомнатное малогабаритное обиталище, после развода и дележа имущества больше всего походившее на келью отшельника, склонного к выпиванию алкоголесодержащих напитков. У меня не имелось даже телевизора. Катерина вывезла все, вплоть до вилок-ложек, а по поводу квартиры сказала: «Эту халупу в виде гуманитарной помощи дарю! А то пойдешь в вокзальные бомжи, с тебя станется, неудачник!».
О том, что квартира в конце восьмидесятых годов, благодаря материальной помощи моих родственников, была куплена мною же по кооперативной цене и являлась на сегодняшний день единственной более-менее дорогостоящей собственностью, принадлежащей мне, моя элитная супружница благополучно «забыла».
Сосед по площадке, Витька, который делил всех женщин на две категории - «бабы» и «бабы-дуры», относил Катерину ко второй, и я с ним соглашался…
Тушенка с яичницей кончилась подозрительно быстро. Я думаю, мой ранний гость последний раз ел неделю назад. Насытившееся лицо Николеньки залоснилось, глазки стали маслеными, и вся его внутрисодержащаяся ирония вылилась наружу в виде ехидных вопросиков, на которые он был мастер, и которыми, помнится, доводил учителей до нервных припадков.
