Наши догорают уже у Радехова. Удар мехкорпуса немцы отразили и сами перешли в атаку. Собственно, первую группу мы уже наблюдали. И даже обоняли.
– Ваня, головой надо думать, а не вспоминать фильм «Если завтра война». Сбить нас с этого брода для немцев хоть и непросто, но вполне возможно. Дождутся, когда небо прояснится, пришлют сначала разведчика, потом отбомбятся, то, что от танка останется, сдернут тягачом, и все. А если без авиации, то притащат зенитки восьмидесятивосьмимиллиметровые, жахнут со всей дури, ну а дальше, как я и говорил: тягач, наши трупы плывут вниз по течению, немцы пошли дальше.
– Что же нам, вот так все бросить и уйти? – Иван, похоже, был зол на себя, что отдал командование мне и не додумался до таких простых вещей, которые ему как на блюдечке преподносит даже не танкист, а какой-то незнакомый лейтенант. А может, это у него опять голова заболела, и от этого он побледнел.
– Будем ждать самолетов или зениток, что там первое появится, потом отходим. Танк, Ваня, страна еще сделает, а танкиста, чтобы в него посадить и бить врага дальше, Родина где возьмет, если ты тут сдуру погибнешь смертью храбрых?
– Что это они собрались делать? – Иван смотрел в сторону танка. Повернулся и я.
Оганесян, как оказалось, затею вытащить машину из реки не бросил. Бойцы притащили два не очень толстых кривых бревна, и сейчас кто-то пытался затолкнуть одно из них под гусеницу.
– Танк вытащить собрались, – подсказал я очевидное.
– Не выйдет, – вздохнул лейтенант. – Я вчера уже смотрел – правая сторона выше катков в ил провалилась, без тягача никак, да и с ним тоже повозиться придется.
И тут кто-то из танкистов, стоявший на броне с биноклем и наблюдающий за окрестностями, замахал руками, призывая нас с лейтенантом подойти поближе.
– Там… немцы едут… – сказал Нургалиев, когда мы вышли на берег. – На мотоцикле, с белым флагом!
– Ну что, лейтенант, пойдем, послушаем, какие такие печенья с вареньями нам фашисты предложат, – позвал я Ивана и полез в воду. С этой беготней и высохнуть толком не получается. Хорошо, что сейчас тепло и белье быстро сохнет.
– Так, может, их того, из пулемета? – предложил Антонов.
– Молчи уже, стратег, – хмыкнул Ваня. – Иди за пулемет и смотри в оба. Это может быть ловушка.
– Есть продолжать наблюдение, – грустно сказал наблюдатель.
– Вы бы вместо бревен еще патронных ящиков из танка притащили, – проворчал я. – Все больше пользы вышло бы.
– Так притащили, тащ лейтенант! – влез в разговор Копейкин. – Последние два ящика и принесли, там больше не осталось.
– Ну что, потребуем пару часов на размышления? – предложил я, пока мы шли к пригорку. – Один хрен, соглашаться на их предложения нельзя.
– Товарищ Сталин нас учит… – Иван развернул целую лекцию на тему того, что немецкий пролетариат скоро восстанет и каждый день, который мы выторгуем у фашистов, приближает нас к Победе.
Знаем, слышали. Этот пролетариат спит и видит поместья с черноземом на этой самой Украине, где мы сейчас воюем.
Немцы остановили мотоцикл в сотне метров, демонстративно поставив его кормой, к которой было прикреплено древко с наспех прикрепленным к нему белым полотнищем. Ну и пулемет они сняли перед поездкой, если он там был.
Водитель остался сидеть за рулем, а пассажиры вдвоем отправились к нам. Один из них, офицер, помахивал белым носовым платком, держа в вытянутой вверх руке.
– Боятся, сволочи, – тихо сказал Иван, наблюдая за ними.
– А ты бы не побоялся? – ответил я. – Они же всех по себе меряют, вот и ждут кипежа каждую секунду.
– А вы, Петр Николаевич, часом не сидели? – вдруг спросил лейтенант. – А то словечки у вас такие, знаете, особенные, время от времени возникают.
– Сидеть не сидел, – ответил я как можно спокойнее, ругая себя при этом последними словами за то, что не слежу за языком, – а с сидельцами по работе часто приходилось общаться, вот и нахватался. Ладно, потом поговорим, подходят, – кивнул я на парламентеров – рядового с совсем не арийской, славянской рожей и обер-лейтенанта, высокого, прямого как палка, с неприятным на вид хрящеватым носом, у которого на погонах виднелось по одинокой четырехугольной звездочке. Обер-лейтенант шагал как на параде, взбивая пыль сапогами, а рядовой, не поспевая за ним, время от времени срывался на бег, догоняя своего спутника.
Мы перешли реку, сошли с пригорка и остановились в каких-то пяти шагах друг от друга. Так близко живых вражин в этот раз я видел впервые – убитый мной летчик был далеко, лицо его я не разглядел. Убил и убил. А этих разглядываю внимательно…
Первым заговорил обер-лейтенант. Он быстро шпрехал по-немецки – я его еле успевал понимать. Рядовой же был при нем переводчиком – точно не немец, нос картошкой, скорее всего, местный какой-то. По-русски он говорил с акцентом, только вот каким, и не поймешь даже.
Ну, поначалу он представил себя и спутника, я их собачьи фамилии и запоминать не стал, нечего лишним голову засорять. А потом запел про непобедимую германскую армию и трехразовое питание с теплым сортиром и соткой шнапса на ужин. «Бей жида-политрука…» – знаем, слышали.
Наконец, дело дошло до дела. Переговорщики запросили допустить на поле боя похоронную команду, чтобы, значится, забрать трупы камрадов.
– Что, фон Клейст за порученца своего с вас спросит? – поинтересовался я.
Лицо переводчика сморщилось, обер-лейтенант тоже приуныл.
– Поймите, – начал вещать офицер. – Я ничего не имею против славян. Пусть каждый занимается тем, что ему свойственно. Если ваша нация умеет хорошо выращивать хлеб и петь грустные песни…
Ваня повернулся ко мне, посмотрел дикими глазами.
– Они это серьезно??
– Ага, послушай дальше.
– …то пусть они этим занимаются, предоставив нам, немцам, решать судьбу Европы…
– На хер.
– Что, простите? – переводчик вопросительно на меня посмотрел.
– Идите на хер. С песней. Можете грустной, можете веселой.
Ваня засмеялся, рядовой начал долго переводить, пытаясь и смысл донести, и начальника не обидеть.
– Да что ты телишься, не знаешь, как сказать? – решил я выручить горе-переводчика. – Fick Dich, Herr Oberleutnant! – И повторил для задумчивых: – Fick Dich!
– Мы даем вам один час подумать… – лицо лейтенанта помертвело. – Потом уничтожим. Как диких собак.
Он механически развернулся и пошел прочь.
– Час – это окончательный срок, – добавил рядовой и побежал догонять своего начальника, еще четче прежнего печатавшего шаг по украинской пыли.
Я плюнул под ноги – это еще вопрос, кто кого тут уничтожит как собак, и мы тоже пошли к своим. По дороге я глянул в кусты у берега. Да, тут тоже было месиво – сразу несколько обезображенных трупов немцев. Разведка нарвалась на растяжки, и они сработали как надо.
