– Уходить отсюда надо, срочно, – сказал я ей.
Понятно, что не до свиданий, надо их всех отсюда уводить.
– Не до тебя, сказала же, – отмахнулась Вера.
– Немцы дивизию Мишанина смяли, – я довольно бесцеремонно схватил военврача за рукав, повернул к себе. За моей спиной ахнули: наверное, девчонки ушли недалеко, Вера покраснела. Я продолжил: – А они Броды с запада прикрывали. Если сегодня не уйдем – попадем в окружение. Да еще с ранеными. – Я кивнул на одну из палаток, в которой разместили обожженных. Заглядывал я туда. Смотреть на них было страшно – распахнутые, невидящие глаза, безгубые рты…
Рыжая повернулась ко мне, оценивающе посмотрела:
– Это точно?
Я кивнул:
– Сопровождающий рассказывал, с подробностями.
– Хорошо. Сам понимаешь, у меня тоже начальство есть. Пойдем. Как тебя хоть зовут?
– Петр Николаевич Соловьев. Шестьдесят пятый…
– Дальше не надо, лейтенант, мне хватит, – оборвала она меня.
Быстрым шагом мы дошли до штабной палатки. Тут на пеньке что-то быстро писал тот самый лысый мужик со шпалами военврача 1-го ранга. Считай, подпол по-нашему.
– Аркадий Алексеевич, тут лейтенант настаивает на эвакуации, – сказала ему Вера, не дожидаясь, когда тот освободится.
Лысый коротко на меня глянул и продолжил быстро писать.
– Видел вас сегодня, спасибо, что помогли на сортировке. – Военврач убрал карандаш, сложил в уголок бумажку, убрал в нагрудный карман. – Вот, написал заявление. Если погибну – прошу считать меня коммунистом.
Подполковник и не в партии? Ну бывает. У медиков и технарей часто и густо.
– Аркадий Алексеевич, вы меня слышите?! – терпение у Веры оказалось коротким.
– Да, да, слышу. Сейчас напишу донесение в штаб. Надо вывозить раненых, обожженных мы тут не спасем, их в Киев надо эвакуировать.
– У нас камфора закончилась, морфия уже нет… – Вера начала перечислять свои беды, а я пытался вспомнить, когда немцы взяли Броды. 28-го? Или 29-го? Как бы мы уже не были в окружении.
– Послушай, – спросил я после того, как рыжая закончила дожимать свое начальство, – ты же, наверное, и не ела сегодня?
– Я? – она на секунду задумалась и смущенно улыбнулась. – Наверное, утром ела. Макароны вроде были. Или нет?
– Ел я эти ваши макароны, – подтвердил я ее догадку. – Только сейчас вечер почти. Давай так: я сейчас кое-куда схожу и организую нам ужин.
– Нам? – удивилась Вера. – А ты, лейтенант, не из тех, кто долго не может решиться, да?
– Из тех, Вера Андреевна. Просто… я же говорил там, – я махнул рукой в сторону берега, – что вы так похожи…
– Все, запутался, – спасла она меня от попытки сказать о своих чувствах так, чтобы и понятно было, и не обидно. – Я сейчас постараюсь буквально за полчаса сделать так, чтобы меня не очень искали, а ты занимайся ужином. Возле моей палатки и встретимся.
Я кивнул и ушел. С ужином я давно придумал. Тот самый санитар оказался просто бесценным человеком. Он и сменку мне нашел, и стирку организовал, и рыбы наловил. Или нашел того, кто наловил, не знаю. А только за фляжку с остатками коньяка кто-то сейчас варил уху. Настоящую, не столовскую жижу, а такую, что я на всю жизнь запомню. Это мне санитар Толик пообещал. А я как-то ему поверил. Не должен он меня подвести. Это он мне сначала так представился. Потом признался, что с именем ему крупно «повезло» – сельский батюшка, поругавшись с его дедом, окрестил новорожденного Евстолием. Правда, вспоминают про полное имя, только когда документы смотрят.
И правда, не подвел санитар. Когда я его нашел, он и сам наворачивал ушицу. Судя по запаху, варил ее какой-то мастер. Я подумал, что времени достаточно, и, набрав еды в котелок, пошел искать Оганесяна. А то хожу тут целый день, а парня вроде как забыл. Ну да ничего, сейчас покормлю его.
Раненый мехвод нашелся быстро. Он меня сам окликнул, когда я заглянул в палатку, в которой вплотную стояло десятка три коек, а некоторые раненые, которым коек не хватило, лежали на полу на носилках. После обработки раны Оганесяну стало получше, по крайней мере, парень уже сидел и хотел есть. Уха из котелка исчезла почти мгновенно. Поговорили немного. Я уже собирался уходить, когда он вдруг спросил:
– А Антонов… не нашелся?
Хотел ответить, что особисты найдут, но не стал. Мне еще самому фильтр проходить.
– Нет, – сухо ответил я. – Я спрашивал, никто его не видел, здесь Антонова точно не было. Ладно, пойду я, выздоравливай.
Вера ждала у себя. Увидев меня, просто показала на стол:
– Ну, где там твой ужин? Я ведь только когда ты спросил, поняла, как я проголодалась. – И с нетерпением спросила: – Что принес?
– Уху, – выставил я на стол котелки. – Сказали, что какая-то умопомрачительная.
Я посмотрел на военврача и понял, что она тоже подготовилась к встрече. Надушилась чем-то цветочным, заколола свои непослушные рыжие волосы зеленой заколкой в тон глазам.
– Да хоть какая, давай уже есть.
Она дала мне ложку, вроде как я в гостях у нее, и я, конечно, свою из-за голенища доставать не стал.
Ем я эту уху, а спроси у меня, вкусная ли была – не отвечу. Я на нее смотрел. Нет, не пялился, а смотрел вроде как ненароком. Ела она быстро, но очень аккуратно, ни капельки не проронила. И совершенно беззвучно. Даже в этом она красивая была, в том, как ела эту уху.
А я и поплыл. Второй раз в жизни. Нет, в руках я себя держал, конечно, в глаза не заглядывал, слюну не глотал, в ухо ей не дышал. Но она все равно как-то это почувствовала. Доела уху, отодвинула в сторону котелок, вздохнула довольно. И посмотрела на меня… не знаю, на посторонних, которые просто котелок ухи принесли, так не смотрят. Ну, мне так показалось.
Тут кто-то из раненых закричал. Громко так, видать, сильно хреново ему было. Вера встала и попросила:
– Проведи меня. Пройдемся. Хоть ненадолго, чтобы не слышать это.
Мы вышли из палатки и пошли. Рядом, не спеша. Как отошли метров на двести, она села на какое-то бревно, сказала:
– Садись, посидим, поговорим. Куришь?
– Нет.
– Вот и я бросила.
Мы помолчали, наслаждаясь покоем. Ну как покоем? Фронт продолжал грохотать, над головами гудели самолеты – ночники шли бомбить Киев, Харьков, Воронеж…
– Твой армянин, Оганесян, гляжу, на поправку пошел – медсестрам под юбки полез.
О как уха, оказывается, на танкиста подействовала.
– Не мой он.
– А чей?
– Бой с ними принял на Хрестиновке, вытаскивал раненых и убитых.
– А остальные где?
– Погибли. Один сбежал по дороге.
