Ночь теплая, небо ясное. Встали в узкой балочке, по обеим сторонам – густой лес. Палатки не разворачивали, нечего возиться. Кашевары начали готовить немудреный ужин, медики – свои процедуры. Пока ехали, умерли еще двое обожженных.
Я расставил какие-никакие посты: порядок надо поддерживать, да и место такое, неизвестно, кто ночью может на нас наткнуться. Потом почистил пистолет, пощелкал застежкой чемоданчика с рейхсмарками, который забрал у Юрика. Считать или позже? Так ничего не решив, эсэсовские деньги я бросил в кабине, просто прикрыв ветошью: ценность немецких денег для нас сомнительна, а вот на чемоданчик могут и позариться.
Пока чистился, расставлял часовых, проверял их сменщиков, лагерь и затих. Устали люди за день, да еще и после такого. Я тоже решил пойти отдохнуть немного. Пошел к ручейку, который обнаружил кто-то из ребят, разделся, обмылся наспех, вытерся своей же рубахой, потом поменяю. Натянул гимнастерку на голое тело. Эх, в баньку бы, помыться как следует, попариться, а не вот это вот размазывание грязи по себе. Но хорошо хоть так, и то лучше, чем ничего. Только развернулся, как услышал сзади шорох: кто-то шел за мной по траве. Не очень-то и таился этот преследователь, но я на всякий случай достал парабеллум.
Вдруг из темноты раздался такой знакомый голос:
– Товарищ старший лейтенант, вы уж не застрелите меня случайно, я на вас нападать не собираюсь…
– Ты здесь каким макаром, Вера? – спросил я удивленно.
– Все тебе расскажи, – ответила она, подходя ко мне. – На свидание пришла, не прогонишь?
– Смотрю, не с пустыми руками, – заметил я сверток у нее в руке.
– Приходится самой обо всем беспокоиться, раз никто инициативу не проявляет, – улыбнулась она.
Рыжая и правда взяла с собой свернутую плащ-палатку, котелок с едой и термос.
– Свидание – это отлично! – усталость мигом сняло как рукой.
– Давай, устраивайся, а я пока тоже схожу к ручейку.
Пока Вера плескалась в темноте, я быстро разложил плащ-палатку, посмотрел в котелок – каша с тушенкой. Нет, когда только успела? В свертке лежали еще и два вафельных полотенца.
– Очень кстати! – Рыжая выхватила у меня из рук одно из полотенец, начала вытирать мокрые волосы. Влажная гимнастерка так обтянула ее тело, что я забыл, как дышать.
– Закрой рот, муха залетит! – тихо засмеялась Вера, садясь рядом со мной. При этом она коснулась меня тугой грудью, и я потерял над собой контроль. Обнял ее, впился поцелуем в губы. Вера охнула, схватила меня за шею. Теперь уже про себя ахнул я – ранки под повязкой отозвались резкой болью. Но странным образом это мне совсем не помешало. И даже придало ускорение.
Потом мы ужинали. При свете луны. Я все никак не мог отдышаться, вяло ковырял кашу. Шея продолжала болеть, повязка сзади пропиталась кровью.
– Завтра все болтать про нас будут. – Рыжая прижалась ко мне, тоже отставила миску.
– Завтра всем не до нас будет, – ответил я. – Тут бы выжить, а в таком деле чужие амуры – не самое главное. Так что не переживай.
Я замолчал, глядя в небо. Тучи, набежавшие недавно, пропали, над нами раскинулся огромный Млечный Путь.
– Боже мой, сколько же там звезд? – удивилась Вера.
– Шум Млечного Пути затих, рассеялся в ночи, – вспомнил я стих в тему. – Они стояли у ворот, где Петр хранит ключи…
– Кто это? Бунин? Брюсов? А нет, наверное, Федор Сологуб, его слог.
Я удивленно посмотрел на Веру.
– Ты знаешь всех поэтов серебряного века?
– Не всех, конечно. Увлекалась в молодости. У наших соседей была огромная библиотека, брала у них книги. Представляешь, у них была книга с автографом Маяковского! Так чьи стихи? Я же угадала? Это Сологуб? – пыталась допытаться она.
– Нет, Киплинг.
– Ого, ты читал Киплинга?
Что тут странного? Стихи Киплинга у нас в лагерной библиотеке были, довоенное еще издание. Наверное, кто-то из сидельцев, уходя на волю, оставил. Значит, то, что Платона читал, не удивительно, а что Киплинга – очень даже.
– Да, были учителя, – я еще раз посмотрел на загадочно мерцающий Млечный Путь, положил голову на колени Веры. И не заметил, как уснул.
* * *
Только начало светать, а мы уже почти собрались. Нечего тут делать, на этой дороге между нашими и немцами. Я залез в кабину, достал чемоданчик. Пока санитары грузили и кормили раненых, посчитал деньги. Так, тут у нас самый крупняк – пятьдесят марок, красно-желтые купюры, с которых с укором смотрит неизвестная тетка в платке. Этих четыре пачки. Зеленоватых двадцаток с нечесаным худым мужиком – семь пачек. И еще пятнадцать пачек желтоватых пятерок, на которых было аж по два портрета: слева хитрый мужик, явно начальник, смотрел на простоватого хлопца с молотком, который был изображен на правом портрете, наверное, думая, как обдурить работягу. Сорок с лишним тысяч, целое состояние.
– Товарищ лейтенант… – К машине подошел Юра с большим серым конвертом в руках. Я быстро захлопнул крышку чемоданчика, вопросительно посмотрел на санитара.
– Вот, отмыл наконец, – подал он мне пакет. – А то весь был заляпан кровью, мозгами…
– Ну и как тебе арийские мозги, Юр?
– Да ничем не отличаются от наших.
– Вот поэтому нацизм – полная херня. Ладно, спасибо, иди.
Я вскрыл конверт, достал документы. По ним выходило, что штандартенфюрер Пауль Блобель, который сейчас кормил рыб, – командир зондер-команды 4а айнзацгруппы С, а денежки предназначались для выплат премиальных эсэсовцам и местным помощникам. Читать эти километровой длины слова на немецком у меня выходило не очень-то хорошо, но вроде так получалось. Материал там был убойный: Берлин устанавливал лимиты, сколько евреев должно быть уничтожено в треугольнике Ровно – Броды – Луцк. По всему выходило, что немцы очень даже хорошо осведомлены о населении возле новой границы.
Ладно, наши с этими документами получше меня разберутся. Что этот туз делал на глухой дороге, теперь уже, наверное, никому известно не будет.
Спрятал бумаги и деньги в чемоданчик, вытер руки ветошью: после такого аж помыться захотелось.
Дверца открылась, в кабину запрыгнула Вера. Я невольно улыбнулся, вспоминая происшедшее ночью. Конечно, никаких объятий и поцелуев на виду у всех никто из нас и не подумал демонстрировать, так, пожала руку, но и от этого простого жеста на душе потеплело. Эх, кабы не война! Что с тобой сталось в тот раз, Верочка? Дошла до конца в высоких чинах и стала профессоршей? Погибла в разбомбленном санитарном поезде? Кто ж теперь знает? Но я приложу все силы, чтобы ты осталась живой. И желательно рядом со мной.
* * *
То, что фронт приближается, стало ясно по усиливавшемуся грохоту. Бухали гаубицы, стреляли танки… То тут, то там стали появляться воронки. Пора было тормозить. Я помигал фарами Николаю, едущему впереди, мы остановились в небольшом прореженном лесочке.
