– Понятно, все идут одним маршрутом на минимальной высоте и расстоянии и не сворачивают, чтобы не разорвать завесу, – добавил кто-то из летчиков. Полковник посмотрел – капитан, лет тридцати, наверное. Скорее всего, эта война у него не первая.
– Именно так, товарищ капитан, только все же лучше встать и представиться, а не добавлять с места. – Богородецкий, несмотря на открытое лицо, глядя на которое все ждешь, когда его хозяин наконец-то улыбнется, командиром был жестким и, будь обстановка другой, поставил бы на место нагловатого летуна. Но не сейчас.
– Капитан Данилкин. – Летчик встал и одернул гимнастерку.
– Спасибо, все именно так, – сказал комдив. – Строй должен быть достаточно плотный, поэтому советую включать распыление газа через три секунды после впереди летящего товарища. И, как сказал капитан Данилкин, сворачивать нельзя, потому что бомбардировщикам, идущим после вас, очень важно отработать без помех. Чтобы восстанавливать было нечего. Вопросы?
Вопросов не было. Все встали и нестройной гурьбой повалили на выход. А комдив наконец-то сел и молча посмотрел на скамейки, где только что сидели люди, которых он послал на смерть.
Вылет, как и было запланировано, стартовал в пять утра, чтобы зайти на цель со стороны солнца. Вряд ли это сильно поможет, конечно, но любой шанс надо использовать. Истребители присоединились уже возле самой цели, и тоже без сучка и без задоринки. Козин даже поморщился немного – так все шло хорошо.
Он так и стоял возле ангара, не отрывая взгляда от той точки в небе, где давно исчез из вида последний взлетевший самолет. На часы он не смотрел – и без стрелок знал, сколько времени прошло. Вот примерно сейчас они должны выйти на цель, через минуту – начало атаки, теперь – отход… Если есть кому…
– Михаил Николаевич! Истребители… – Он даже не заметил как подошел комэск-один, Гришин.
– Что? – встрепенулся комполка.
– Сели истребители, наши возвращаются…
– Сколько?
– Почти все… Пятнадцать…
– Гришин, что стоишь, знамя несите, быстрее, засранцы, что стоите? Давай! Бегом!
Первым прилетел Данилкин и тяжело выбрался из самолета, настолько побитого, что непонятно было, как он вообще долетел.
– Ты ранен, Боря? – спросил у него подбежавший Козин. – Лицо все в крови.
– Не, губу прикусил, когда тряхнуло сильно. Но задачу выполнили, командир!
* * *
О разгроме переправы сообщил Тупиков. Таким радостным я его еще до этого не видел. Он чуть не вприсядку танцевал.
– Отводят немцы танки с левого берега! – закричал он, забежав в приемную. – Слышите, Михаил Петрович? Плацдарм сворачивают!
– Новость хорошая, – покивал Кирпонос, выглядывая из кабинета. – А вот тебе плохая.
Комфронта подал Тупикову какую-то бумагу. Я узнал шифрованную телеграмму, что притащил Масюк полчаса назад.
– Как Ромны взяты? – Начальник штаба обалдело посмотрел на нас.
– Гудериан нажал, его танки уже под Лохвицами.
Кирпонос тяжело вздохнул, мы с Аркашей переглянулись.
– Это значит, что железная дорога перерезана, считай, мы в окружении. Иван Васильевич, – комфронта хрустнул пальцами, – давай приказ жечь секретные документы. Вечером будем воздухом эвакуировать штаб.
– Петь, не дури. Поехали с нами. – Масюк хлопнул меня по плечу после того, как Тупиков с Кирпоносом ушли. – Что тебе тут делать? В Москве Михаил Петровича, говорят, поставят на резервной фронт, будем из столицы всем рулить.
– Не могу, Аркаша. Надо немчикам счет предъявить.
– Без тебя все сделают. В Киеве три группы чекистов работают, это не считая армейских саперов.
– То, что я задумал, только я могу сделать. Другие облажаются.
– Так уж и облажаются…
– Вон я вчера своего татарина проверял. Начали прозванивать цепи, не идет сигнал к фугасу. Пошли выяснять, в чем дело. Дожди, конденсат, проводка отсырела. Три часа в грязи ковырялись, пока поправили. А если бы я не проверил? И так везде. На словах все готово, а начинаешь смотреть – жопа.
Я чуть не сплюнул на пол, но сдержался.
В приемную быстрым шагом зашел Хрущев. На его мясистом лице было озабоченное выражение.
– Товарищи, где Кирпонос? Почему я в управлении фронтом никак не могу найти командующего? Бардак развели! – И тут же, перестав кричать, тихо спросил: – А это правда насчет того, что Гудериан… железную дорогу?..
– Так точно, товарищ первый секретарь. – Масюк участливо покивал.
– А как же эвакуация? Самолетами? – Никита вылупил на нас глаза.
– Самолетов свободных нет. – Я пожал плечами, перемигиваясь с Масюком. – Все на фронте заняты. Сами знаете какая сейчас ситуация под Кременчугом…
– Что значит заняты? – Хрущев покраснел, вот-вот кондратий хватит.
– Придется переходить на нелегальное положение. – Я участливо посмотрел на Никиту. – У вас есть конспиративная квартира?
– Квартира? Не-ет, – заблеял первый секретарь. – А как же… Мне обещали!
– Оперативная обстановка изменилась. – Теперь пожал плечами Масюк.
– А вы, вы тоже в Киеве остаетесь? Как планируете выходить из окружения? – Хрущев забегал по приемной. Сейчас начнет накручивать по потолку.
– Формируется ударный кулак. – Я пошелестел документами. – Будем прорываться с боем. Вам винтовку выдать? Или ППД? У нас тут где-то был…
– Да что за безобразие?! – заорал Хрущев, разбрызгивая слюну. – Я буду жаловаться! Вы обязаны обеспечить мне и моей семье эвакуацию. Пусть ВВС выделят «Дуглас». А лучше два.
– Секундочку, я записываю. – Аркаша схватил бумагу, карандаш.
– Идиоты! – Никита выбежал из приемной, хлопнул дверью.
– Эх, прилетит нам за такие шутки. – Масюк закурил папиросу.
– Это вряд ли, – махнул я рукой. – Кирпоносу сейчас не до нас, а я вообще остаюсь в Киеве. Если что, вали все на меня.
– Эх, Петя. – Аркаша вздохнул. – Хрущ злопамятный, припомнит нам. Ну что? Пойдем жечь документы.
И мы пошли.
Во дворе коменданты вытащили несколько железных бочек, разожгли в них огонь. Мы начали стаскивать папки из архива, которые увезти было нельзя, но и немцам оставлять было невозможно. Два раза нас прерывал авианалет, один раз я вышел за ворота – Аркаша решил покурить и поглазеть на эвакуируемый Киев. Но по улице брели только колонны уставших, с серыми лицами бойцов. Многие несли носилки с ранеными.
Мимо нас пронеслась грязная донельзя «эмка» и лихо, чуть не с разворотом, затормозила у крыльца. Из нее чуть не выпал Голдович. Его даже пошатнуло, и он схватился за ручку, чтобы устоять. Увидев нас с Масюком, он махнул рукой, подзывая к себе. Мне и самому было интересно узнать, что у него стряслось.
