* * *
Тут вскорости выяснилось, что там с Хрущевым. Оказывается, его повезли на аэродром, чтобы запихнуть в «Дуглас» и срочно эвакуировать в Москву. Просто Кирпонос при нас связывался с летунами.
Масюк посмотрел на меня и тихонько спросил:
– А что за самолет? Не нашего ли? – Он кивнул на сидящего за столом комфронта.
– Так других и нет, наверное, – сказал я и решительно отправился в кабинет.
– Что, Петр? – спросил он, почему-то посмотрев на свои руки. Кто его знает, что он там высматривал. Подумал, что не успел помыть после всего? Так генерал наш чистоплюем не был. Удобства любил, но обходиться без них мог спокойно. Думаю, что и переночевать на земле, укрывшись шинелькой, для него не составило бы большого неудобства.
– А вы собираетесь вылетать сегодня? – Хамовато получилось. С какой радости ему передо мной отчет держать, но тут момент образовался… не до политесов, короче.
– На этом самолете… Никита Сергеевич улетит, – просто сказал он, будто мы трамвай пропустить собираемся, чтобы минут десять следующего подождать. – Я пока здесь останусь.
– Вы вещи куда поставили? – спросил я. Сам собирал, чемодан небольшой и вещмешок. Барахла он с собой не таскал никогда.
– Вон, – кивнул он на угол кабинета, – привалило бумагами.
– Аркадий, – крикнул я в приемную. – Иди, скажи, чтобы машину заводили, Михаил Петрович на аэродром выезжает.
– Ты что себе позволяешь? – взвился комфронта, не успел еще Масюк выйти. – Ты кто такой, чтобы мне указывать?
– Улетайте, – сказал я, поднимая упавший стул и садясь на него. – Правда, нельзя вам здесь оставаться. Даже один день – нельзя. Поверьте, Михаил Петрович, я врать не буду.
Рисковал я? Да, конечно. Так сильно я на комфронта первый раз давил. Вот Мессинг, тот рассказывал, что в его деле главное – заставить человека поверить в то, что ему говорят. Тогда все получится. Наверное, я очень желал, чтобы это случилось. Второе Шумейково мне переживать сильно не хотелось.
Кирпонос заколебался: так с ним никто еще не разговаривал. Я усилил:
– Приказ товарища Сталина – эвакуировать штаб! Чего же ждать? – Я развел руками. – Когда окончательно окружат и надо будет прорываться с боем?
Комфронта подумал немного, с минуту, наверное, и все на руки смотрел. Потом встал и спросил:
– Поможешь мне вещи до машины донести?
Прощались мы буднично, по-простому. Михаил Петрович пожал руку и, ничего не сказав, пошел к машине. Аркаша хлопнул меня по плечу и сказал только:
– До встречи, Петя. Не потеряйся.
И все, нырнул на переднее сиденье, «эмка» фыркнула и поехала. Где-то там, в чемоданчике, лежащем в багажнике, лежали мои награды и документы. А я снова остался непонятно кем, без роду и племени. Вернее, стал я опять Петром Григорьевичем Громовым, одна тысяча девятисотого года выпуска, уроженцем города Царицын, имеющего на руках только справку об освобождении из исправительно-трудового лагеря после отбывания трехлетнего срока по статье 165 УК РСФСР (грабеж, совершенный группой лиц). ФИО – это я сам попросил, мне так привычнее. Хоть и привык к Соловьеву уже, можно сказать, сжился даже, а Громовым я подольше был все же.
Освободился я еще в марте сорок первого, но паспорт оформлять не спешил. А сейчас вот случаем попал в Киев, где с дружком своим, Ильязом Ахметшиным, сидел на хате у лепшего кореша Витюхи. Что делали? Бухали, конечно же, ну, гоп-стопом пробавлялись, был грех. Незадача вот только – дом разбомбило вместе с хозяином, вот барахло мое там и пропало, под завалами. Хотите, покажу? И дом разбомбленный, в котором жил Витек, он сидел вместе со мной в Калмыкии. Все честно, никакого вранья.
Бумаги мне оформили на загляденье всем. Все проверяется, никаких проблем. Архив сталинградский сгорел, правда, еще в девятнадцатом, когда врангелевские войска с полгода держали город. Ну, и колония, в которой я сидел, перед самой войной, в мае, была расформирована. Бывает такое, я же тут ни при чем совершенно. Вот и с остальным то же самое: время-то какое, бумажки вообще штука ненадежная.
Сходил я за своими вещичками, их у меня тоже не особо густо и было. Не нажил. Не считая московской квартиры, конечно, но это я от природной скромности про нее не сказал. Переоделся в цивильное, аж не по себе стало, отвык. Сапоги те же оставил, конечно, счастливые, а форму в вещмешок запихнул.
И пошел потихонечку туда, где мне предстояло жить и работать еще хрен знает сколько времени. Недели полторы, не меньше. Запасливый Ильяз натаскал в наше логово кучу всякого добра, которое позволило бы даже пару месяцев спокойно просидеть – тушенку, фляги с водой, мешок сухарей, несколько бутылок водки. Хотя сам и не пил – мусульманин все-таки. Где-то он наткнулся на кучу дореволюционных еще книжек Дюма и прочих приключений, и теперь у нас наверху даже своя библиотека была.
Ну а шикарный морской бинокль мне подарил Тупиков. Даже не знаю, чем вызвана такая доброта? Так-то, конечно, начштаба такой прибор не особо нужен, к карте он и подойти может, чтобы получше рассмотреть. Понятное дело, Василий Иванович подробностей нашей затеи не знал. Просто услышал краем уха в моем докладе слова «наблюдательный пункт» и сразу сказал:
– О, для такого у меня есть отличная вещь. Сейчас принесу.
И правда, через минуту вернулся и притащил здоровенный кожаный футляр. А в нем – цейссовский морской бинокль, семикратный. Красоты неописуемой. Тяжелый, правда, зараза. Я так подозреваю, что Тупикову это добро тоже кто-то подарил, а он не знал, куда такое счастье деть. А нам сгодится.
Вот вроде и пробирался я по закоулкам, и в городе бардак, а патруль – нате, нарисовались, красавчики. И сразу свое любимое: стой там, иди сюда, кто такой, молчать, кого спрашиваю. Но я же запасливый, у меня есть волшебный пропуск, покойным Муравиным подписанный. На одни сутки, но мне больше и не надо. Так что летеха, старший патруля, покрутил документики, позаглядывал с разных сторон, чуть не на зуб пробовал – и отпустил меня.
А у нас рядом с небоскребом поста уже не было. Сняли. Вот так оно и происходит, когда отход: все сразу с места не снимаются, то тут пропадет что-то, то там исчезнет. А где-то до конца остается. И понять, как оно так получается, лучше и не пытаться. Голова меньше болеть будет.
А когда до конца маршрута оставалось уже совсем немного, метров двадцать, наверное, у меня случилась неожиданная встреча. Ну, скорее всего, приятная. Меня порадовала, по крайней мере. Иду я, значит, никого не трогаю, стараюсь думать о хорошем. Вдруг какая-то тень метнулась ко мне из подворотни и прыгнула на грудь. Не успел я подумать даже, что это такое, как неизвестная тварь попыталась лишить меня жизни путем вылизывания лица и удушения запахом псины. Ну, и хвост у собачки вращался с такой скоростью, что я начал ждать неожиданного взлета кормы животины.
Во всем этом мире я знал только одну собаку, которая могла бы так бесцеремонно себя со мной вести. А способов борьбы с этим блохастым гадом я, к сожалению, не знал.
