– Ладно, – согласился я. Залпом допил остатки вина и потопал в холл.
Ванная ослепила меня огромными зеркалами и обилием всяких блестящих бутылочек и скляночек. На крючке действительно висело большое махровое полотенце с вышивкой по краям. Оглядев всю эту красоту, я разделся и встал под душ, привычно держа загипсованную руку на отлете. Горячие струи постепенно вновь раззадорили меня. Кровь заиграла, я почувствовал прилив сил и ненасытное желание. Одним махом выпрыгнув из ванны, я досуха растерся мохнатым полотенцем и, обвязав его вокруг бедер, вышел в коридор.
Из приоткрытой двери спальни сильно сквозило. Видно, Маша любила заниматься сексом на свежем воздухе. Я невольно усмехнулся, переступил порог и застыл на месте.
Окно было распахнуто настежь. Маша стояла на подоконнике, одной рукой держась за раму, а другую прижимая к груди. На бледном лице ее застыла решимость.
– Ты… – Я проглотил крик.
Одно неверное движение, просто звук – и она полетит вниз. Двенадцатый этаж! Верная смерть! Маша медленно отвернулась от меня и уставилась взглядом в черноту за окном. Один Бог знает, что она там видела. Наверное, что-то видела, раз без страха стояла на узком подоконнике. Ситуация была совершенно критическая. Мало того, что меня застали рядом с телом отца, так теперь я окажусь в квартире, из окна которой выбросилась его бывшая жена. Не многовато ли трупов на одного дохлого неудачника?
Маша вдруг вздрогнула всем телом и обернулась. В глазах ее застыл ужас. Я понял, что она очухалась и не хочет умирать. Но и слезть с подоконника так просто она уже не могла. Страшная, бездонная пропасть манила ее, не отпускала. Она смотрела на меня с мольбой.
– Тихо, – как можно спокойней произнес я. – Тихо, не делай никаких движений. Просто стой, как стоишь. Стой и не шевелись.
Она кивнула. Я видел, как трясутся ее губы.
– Все хорошо. – Я сделал шаг по направлению к окну. Всего шаг. Нет, не шаг, маленький шажок. Мне казалось, я иду по раскаленным углям. Миг – и Маша рванется и прыгнет. Но она стояла, не шевелясь, глядя на меня в упор огромными черными глазами. В них было столько боли и отчаяния, искреннего, неприкрытого, что я почувствовал жалость.
– Все хорошо, – приговаривал я и все шел крохотными шагами навстречу распахнутому окну…
Она упала мне на здоровую руку, свалилась, точно куль с мукой. Я и не думал, что она такая тяжелая. Ее волосы свисали мне на грудь, лицо было мокрым и холодным. Я с трудом отнес ее на кровать, укутал одеялом со всех сторон, как ребенка. Затем накрепко закрыл окно. Маша лежала под одеялом и дрожала, будто у нее был жар. Ее белые зубы громко стучали друг о дружку. Я сел рядом с ней, погладил по голове.
– П-прости… – выдавила она хрипло.
– Зачем ты? – Я заглянул ей в глаза. – Я чем-то обидел тебя?
– Ты… нет… ничем… – Из глаз ее покатились слезы. – Ты классный, замечательный. И я хотела… но… я не могу! – Тут она зарыдала в голос.
Я вдруг все понял. Все: ее странное, вызывающее поведение, бесконечные перемены настроения, казавшиеся мне капризами, бесстыдство, сменяющееся застенчивостью, и наоборот.
– Ты все еще любишь своего мужа? – спросил я как можно осторожнее и мягче. – Любишь, несмотря на его предательство, на то, что его нет в живых?
Она кивнула. Плечи ее дергались в беззвучном плаче. Было совершенно очевидно, что это не спектакль. Бедная, запутавшаяся девочка. Она хотела ненавидеть того, кого любила. Но у нее не вышло. Не вышло даже лечь в постель с первым встречным, как она планировала. Ей легче выпрыгнуть в окно, чем предоставить свое тело тому, кто был ей безразличен.
– Это пройдет, поверь, – сказал я и, взяв с тумбочки бумажный платочек, аккуратно вытер ей слезы.
– Нет, – шепнула она безнадежно.
– Пройдет, – твердо повторил я.
Она посмотрела на меня с тоской.
– Откуда ты знаешь?
– Знаю. Я много видел такого… плохого, страшного. Все равно все рано или поздно проходит. И тебе станет легче. Вот увидишь.
– Ты говоришь не как видеооператор из Воронежа.
Я усмехнулся.
– А как кто, по-твоему?
– Не знаю. Ты… ты кого-то мне напоминаешь. – Ее гладкий лоб прорезали три тонкие морщинки. – Не пойму кого.
– Никого. – Я встал. – Просто у меня стандартная внешность. Таких, как я, много.
Я видел, что ее не удовлетворил мой ответ, но сил спорить у нее не было.
– Ты ведь не уйдешь сейчас? – спросила она с надеждой.
– Нет, конечно, не уйду. Останусь у тебя.
– Спасибо. – Она уткнулась носом в подушку.
– Спи. Я сейчас вернусь. – Я вышел в коридор.
Достал свой допотопный телефон, тщательно запрятанный в самый дальний карман, и набрал Регину. Она ответила сразу же.
– Да, Артем! Как ты?
В голосе ее было старательно сдерживаемое волнение. Я в который раз восхитился ее самообладанием. Тем, как ей удается нести на своих хрупких плечах тяжкий груз наших проблем. Точнее, моих проблем.
– Все хорошо, – ответил я мягко. – Я остаюсь у Маши на ночь. Так надо. Завтра вернусь.
– Ты уверен, что тебе ничего не грозит?
– Уверен. Я не могу сейчас долго говорить. Но вы не волнуйтесь.
– Да, конечно, я понимаю. Удачи.
Я отключился и пошел к Маше. Она лежала тихо, закутавшись в одеяло, как младенец. Я подумал, что она уснула. Но нет, едва я присел на край кровати, Маша зашевелилась и открыла глаза.
– Обними меня. Пожалуйста.
Она протянула ко мне голые руки, длинные, белые и прекрасные, как лебединые крылья. И сама она была прекрасна, как ожившая хрустальная мечта. Я попытался обнять ее, но меня точно парализовало. Я не мог сделать ни единого движения. Тупо сидел рядом и пялился на Машу, как последний осел. Она села и сама обняла меня. Тут я вспомнил, что на мне нет ничего, кроме полотенца, но поздно – Машины быстрые пальцы в мгновение ока стащили его с меня, и я оказался в чем мать родила, в самой что ни на есть тесной близости к ее горячему, согретому одеялом телу. При этом я ровным счетом ничего не чувствовал. Маша приникла ко мне и поцеловала в губы. Я машинально ответил на ее поцелуй. В следующую секунду мы оказались лежащими на кровати. Маша склонилась надо мной, предусмотрительно переместившись влево, чтобы нечаянно не задеть больную руку…
Это была странная близость. Не похожая ни на одну из тех, что я знал прежде. Я словно пил нежность из Машиных губ, она окутывала меня плотным туманом, согревая, но не давая слишком распалиться. Грустная, безнадежная нежность, щедро приправленная горечью и разбитыми иллюзиями…
Маша в последний раз поцеловала меня и, обессиленная, вытянулась в струнку рядом на постели.
– Спать, – прошептала она мне в самое ухо. – Спать и ни о чем не думать.
